Переплетчик - Эрик Делайе

Дверь была заперта, крошечное окошечко рядом покрыто пылью. Дорнье присмотрелся, прижавшись лицом к мутному, неровному стеклу. Он ничего толком не увидел — но зато услышал шаги, принадлежавшие явно не одному человеку, а затем услышал женский смех и женский голос, и уже никаких сомнений не оставалось: Анна-Франсуаза завела любовника. Интересно, знает ли она, что де Грези делал переплёт из кожи её матери? Впрочем, неважно. Задачей Дорнье было эту связь прекратить либо насильно и быстро, либо медленно и аккуратно. Он склонялся ко второму варианту, потому что в первом случае Анна могла поступить назло управляющему и усугубить положение. Для этого следовало поговорить сначала с переплётчиком, затем — с герцогиней. Дорнье тяжело вздохнул. Сколько же беспокойства от этой взбалмошной девчонки. И, казалось бы, так успешно сплавили её де Торрону, пусть он теперь расхлёбывает, на репутацию отца выходки дочери уже не повлияют. Но нет, она всё-таки нашла приключений на свою голову, да ещё и связалась совершенно не с тем человеком. Будь у неё роман с каким-нибудь затрапезным виконтом, Дорнье бы дела не было. Но с простым мастеровым, да ещё и с де Грези, специализировавшемся на человечинке… Гм. А если этому психу придёт в голову сделать переплёт из её нежной кожи? Что тогда?

Дорнье был грамотным, спокойным и рассудительным человеком. Предположив, что влюблённые проведут вместе ещё какое-то время, он зашёл в ближайший кабак, чтобы перекусить, а затем вернулся на наблюдательный пост — уже перед главным входом в дом переплётчика. Рано или поздно Анна-Франсуаза должна была выйти. А ждать Дорнье умел.

Она и в самом деле появилась — спустя четыре с половиной часа. Буквально за пятнадцать минут до выхода Анны к дверям подошла служанка Жанна — и уселась на ступеньки в ожидании госпожи. Дорнье наблюдал за ней из окна дома напротив — он дал хозяину полупистоль, чтобы тот просто пустил его и позволил сидеть у окна. Девушки перекинулись несколькими словами, после чего Жанна куда-то убежала, а герцогиня осталась стоять. Переплётчик из дома не выходил. Через несколько минут появился фиакр, служанка уже была внутри. Дорнье, не раздумывая, выскочил из дому и побежал экипажу наперерез.

Фиакр едва успел тронуться, когда Дорнье с необычайной ловкостью вскочил на подножку, на ходу открыл дверь и ввалился внутрь. «Езжай, всё нормально!» — крикнул он кучеру, и тот подстегнул лошадей. Ему-то было неважно, что творится внутри, денег за поездку дали вперёд, что случалось не часто.

Узнав Дорнье, служанка съёжилась и прикрыла глаза, точно пытаясь прогнать дурное наваждение. Анна-Франсуаза же, хотя и удивилась, постаралась этого не показать. «Господин Дорнье! — воскликнула она наигранно. — Что вы здесь делаете?» — «Мне бы хотелось задать вам тот же самый вопрос, мадам». — «Я хотела заказать переплёт для книги». — «Для какой, если не секрет?» — «Для „Ромео и Джульетты“ Артура Брока». — «Разве это не сочинение Уильяма Шекспира?» — «Нет, Шекспир просто позаимствовал чужую идею». — «И более вы ничего не хотите мне рассказать?» — «Нет, сударь».

«Останови! — закричал Дорнье. Фиакр встал. — Пшла вон», — сказал он Жанне. Та выкатилась из фиакра, и управляющий хлопнул рукой по стенке, снова приказывая кучеру трогаться. «Теперь возле нас нет лишней пары ушей, и мы поговорим начистоту». — «Я не знаю, что вы хотите услышать». — «Я хочу услышать, как прошли ваши бурные сексуальные взаимоотношения с господином Шарлем Сен-Мартеном де Грези». Анна-Франсуаза сделала возмущённое лицо. «Мне кажется, сударь, что вы забываетесь». — «Мне кажется, Анна, забываешься ты». На лбу Дорнье проявились складки, а это никогда не было добрым знаком. «Ты дочь герцога и жена герцога, а трахаешься с каким-то приблудным псом». Анна покраснела от гнева. «Как ты смеешь такое говорить! Он… Он…» — «Если кто-то из твоих герцогов захочет, Анна, он будет никем. Причём мёртвым никем. — Анна задыхалась от злости. — Так вот, — продолжил Дорнье, — я слишком хорошо тебя знаю, чтобы что-то запрещать. Более того, я знаю, что смысла призывать тебя немного подумать тоже нет. Поэтому я хочу сказать тебе: будь вдвойне, втройне, впятеро осторожнее. Я отследил тебя за один день — но это я, твой друг. Поверь, каким бы безразличным тебе ни казался де Торрон, если он прознает про измену, тем более с простолюдином, он устроит тебе настоящий ад». Анна уже успокаивалась. «Откуда вы знаете?» — спросила она. Де Торрон взрывался всего два раза в жизни: один раз, когда его отец ударил его мать — это громкая история, память о которой постарались вымарать из всех голов; де Торрон убил собственного отца, причём честно, предоставив тому право на защиту; второй раз он вышел из себя, когда его друг запустил лапы в корсет его первой жены.

Дорнье сделал демонстративную паузу. «Он убил друга?» — спросила Анна-Франсуаза. «Да, конечно, он убил друга, причём довольно жестоко: достал шпагу и отрубил ему кисть, там же, на месте; супруга попала под подозрение, но доказательств её измены у де Торрона не было, и он через некоторое время об этом инциденте забыл, а несчастный умер от потери крови». Анна покачала головой: «Если честно, это выглядит не очень жестоким; оба раза люди пострадали за дело, даже если в первом случае это был его отец». — «Да, — кивнул Дорнье, — я к этому и веду; если что, господин де Грези пострадает именно за дело».

Он знал, куда ударить, этот хитроумный лис. Он знал, что сама Анна не боится ничего, но за другого она бояться умеет. Особенно если этот другой — человек, в которого она влюблена, а Дорнье видел в глазах Анны именно любовь, и это поражало его. Он никогда ранее не замечал подобного в её змеином зелёном взгляде.

«Ты поняла меня, Анна?» — «Да, Дорнье, я вас поняла; но вы тоже должны понимать, что я не отступлюсь от своего, по крайней мере пока». — «Я и не требую отступаться. Я требую осторожности. Дело не в слухах, дело в жизни. Останови!» — он постучал в стенку фиакра. Как только экипаж остановится, Дорнье выскочил наружу. Уже стоя на мостовой, он взмахнул шляпой, прощаясь с Анной-Франсуазой, которая механически кивнула в ответ. Она думала. Дорнье же, не теряя времени даром, быстро нашёл другой экипаж и отправился на улицу Утраты.

Пока управляющий ехал, Шарль де Грези сидел за столом и, не глядя, листал томик Овидия. Переплёт был чужой работы, но Шарль иногда покупал чужие книги — именно для того, чтобы ознакомиться с приёмами конкурентов. Думал он, конечно, не о древнеримском поэте и уж тем более не о простеньком тиснении, украшавшем внешнюю сторону переплёта. Все его мысли были направлены только к Анне-Франсуазе, прекраснейшей из прекрасных. Он вспоминал запах её кожи, веснушки, едва заметные волоски, редкие, присущие лишь натуральным рыжим, пигментные пятнышки, родинки, крошечное родимое пятнышко на лопатке. Он вспоминал каждую её чёрточку, каждую её ресничку, он погружался в неё снова и снова, как погружается в океанские глубины левиафан.

В нём боролись два человека. Первый любил Анну-Франсуазу, хотел её, целовал её в шею, переходил через ключицы к плечам, проводил губами по предплечьям, запястьям и кистям, гладил пальчики, отрывался и припадал к крупным, выступающим соскам, стекал по груди ниже, утыкался носом в нежный животик, вдыхал ароматы её соков, погружался в наслаждение, пробовал её на запах, на вкус и на вид, становился её частью и обращал её в часть себя самого. Этот первый был неисправимым романтиком, он пытался слагать стихи, которые слагать не умел, пытался представить себя в роли её возлюбленного — в парче и шелках, среди резных стен герцогского дворца; он не мог прожить без неё ни секунды, и даже её молчание казалось ему звучнее и звонче слов, сказанных другими людьми.