Космонавт из Богемии - Ярослав Калфарж

Я покинул заброшенную Ривьеру и пошел по главной дороге к дому Боуды. Дверь была заколочена, окна выбиты, палисадник перед домом, когда-то ухоженный стараниями матери Боуды, теперь залит бетоном. У стены стояли четыре доски, прикрытые полиэтиленом. Оглянувшись на пустую дорогу, я взвалил доски на плечо. Поглядел еще немного на дверь, все надеясь, что появится старый приятель, – вдруг еще кто-то узнает мое лицо.

По пути домой я спросил ту старую женщину без часов о судьбе родни Боуды. По ее словам, они уехали в город, как и многие, сбежали за работой и супермаркетами размером с цирковой купол, где есть выбор между испанскими и итальянскими помидорами. Я удержался от вопроса о том, чем теперь занимается Боуда, опасаясь услышать о чем-то вроде банковского дела. Вместо этого я представил, что мой друг остался верен своему желанию владеть рестораном, где готовят пиццу с мидиями. Однажды он попробовал в Греции пиццу с мидиями и с тех пор хотел лишь одного – вырасти и готовить лучшую пиццу с мидиями на свете. Пожилая женщина спросила, не нужно ли мне чего-то еще, и я помахал ей на прощание.

Я вернулся к дому, затащил доски внутрь на случай дождя, а потом пошел в спальню, проверять паука. Он скрылся. В кухне я порубил одну доску и набил печь дровами. Когда огонь разгорелся, я намазал салом новую сковородку, разложил на ней восемь кусочков ветчины. Через десять минут вонь окурков утонула в чистом запахе мяса. С уголков моих губ капала слюна – я не мог ее удержать.

Я хотел поджарить еще и яиц, но не в силах был медлить с едой, очищая маленькую сковородку для нового блюда. Оторвав от буханки ломоть хлеба, я отделил корочку от мягкой середины, в эту мякоть разбил сырое яйцо, а под корку сунул ветчину. Я как зверь набросился на этот импровизированный сандвич, ощущая привкус крови из десен, просачивающейся в еду, но жадно жевал, не заботясь о внешних приличиях, и испытывал плотское наслаждение животного на свободе. Я забыл о времени, а когда покончил с едой, солнце, давно скрытое облаками, уползло куда-то за горизонт.

Инструменты все так и хранились в сарае – поржавели, конечно, и у некоторых сгнили деревянные ручки, но в вечернем гаснущем свете я нашел молоток и гвозди, часть которых казались свежими, словно новые. Я вытащил из сарая лестницу и проверил устойчивость каждой ступеньки. Здесь так много сохранилось со времен царствования моего деда – с помощью некоторых дополнительных инструментов я мог снова превратить сарай в мастерскую. Соорудить новый стол, новые книжные полки, обновить деревянный каркас кровати. Можно содрать ковровое покрытие и плитку в ванной, очистить пропитанные мочой стены, заменить электрическую проводку, установить водопроводные трубы. Времени у меня достаточно, терпения хватит. Я достану каждую мелочь, отвезу на помойку тонны мусора. Буду как художник, реставрирующий собственную картину, – освежу те краски, что когда-то были сияющими. Превращусь в пластического хирурга истории. Сохраню своих призраков, обновлю их фасад.

Да, я справлюсь, у меня получится. Это станет моей жизнью. Ян Гус умер за страну и начал жить для себя. Если бы он жил в наше время, то стал бы моим призрачным братом. Мы с ним наслаждались бы маленькими радостями деревенских праздников профессора Бивоя, пили дрянной самогон. Навещали бы Петра и учились играть на гитаре. Гус рассказывал бы мне о своей вдове, я ему – о Ленке, какой она была раньше.

Я вышел из сарая с инструментами в руках, огляделся, представляя восстановленный задний двор. Здесь снова будут бродить животные. Я выращу новую Лауду, поищу в интернете кремневый пистолет для забоя. По утрам буду косить траву за деревней, на спине натаскаю ее на задний двор, просушу и скормлю своим кроликам. Можно развести кур – на яйца и ради плотской искренности куриной природы, этих маленьких динозавров. Я мог бы завести и несколько морских свинок или даже хорька. Обычных домашних животных, чтобы было о ком заботиться.

А еще есть сад, огород. Я засею каждую грядку. Буду растить дедушкину морковь, картошку, горох. Бабушкину клубнику, помидоры и сельдерей. Позабочусь о животных, а потом натяну калоши и возьмусь за лопату. Буду обихаживать свою землю и насвистывать песни прошлого.

Да. Меня ждала эта жизнь. Я увидел, как детские ножки месят грязь на заднем дворе. Мои дочки и сыновья собирают свои первые выращенные помидоры. А когда мои колени станут плохо сгибаться от старости, дети моих детей будут копать здесь картошку. И со мной рядом Ленка, совсем седая, наблюдает, как вокруг бурлит новая жизнь. Я каким-то чудом ее вернул. Мы опять как-то снова нашли друг друга.

На минуту лицо Ленки трансформировалось в лицо Клары. Ее волосы такие густые, что никак не удержаться, не перестать их гладить. Клара не умерла, она спаслась вместе со мной, и мы стали призрачными любовниками.

В этом будущем мы были свободны от всех систем. Здесь другие люди становились символами, посвящали жизни служению. Пытки, исцеления, перевороты – всем занимались другие люди. Мы же просто сеяли, собирали урожай и немножко выпивали перед обедом. И никто не пытался отнять у нас наше. Мы имели так мало. Мы были невидимы, в этой нашей медленной жизни были сами себе богами.

Да, в этом мире еще так много всего. Я прошел сквозь космос, познал не имеющие себе равных истины и только в этой жизни, земной, до сих пор почти ничего не видел. Есть что-то в глубинах смертной души, с ее вечной жаждой познать все и вся. И бездонной, как вечно расширяющаяся Вселенная.

Я вернулся в дом, передвинул кровать к стене, где она стояла в моем детстве, и приставил лестницу к деревянному внутреннему каркасу крыши. Забрался наверх и стал устанавливать на каркас доски и приколачивать их гвоздями, пока не закрыл первый слой. Я работал, и ночная карта Вселенной над моей головой казалась поразительно четкой, будто снова пыталась меня привлечь. Она выглядела точно так же, как в ту ночь, когда мы с дедушкой, сидя у костра, говорили о революциях. Пурпурное свечение Чопры еще оставалось в небе, но ослабло и потускнело, оно прощалось с землянами, умиравшими ради того, чтобы узнать его тайны. Я ценил это, но не мог оставить хоть малейший просвет между досками, чтобы видеть звезды. Я нуждался в приватности закрытого дома. В том, что будет меня держать.

Приколоченная заплатка создавала почти полную темноту. Я осторожно спустился по лестнице, чиркнул спичкой, поднес ее к фитилю. Тишина проникала во все мышцы, расслабляла и прогоняла боль, окружала безмятежным теплом. И единственной присутствующей здесь силой был маленький огонек. Я построил дамбу, удерживающую гул космоса.

Я достал из кухонной кладовой банку «Нутеллы». Лег на кровать, открыл банку, зачерпнул пасту пальцами. Облизал.

Темнота охватила меня. А чуть позже я проснулся от легчайшего постукивания по коже. На моем предплечье сидел паук-сенокосец.

– Это ты? – спросил я.

Я размазал немного «Нутеллы» по запястью, совсем рядом с паукообразным. Ну, попробуй. Тебе она нравилась.

Никакого движения. Его толстый живот оставался на волосках моего предплечья.

– Ты еще боишься? – спросил я.

Как прекрасна сила тяжести. Что за мир был бы без нее? Ничего, кроме страха и воздуха. Да, тяжесть прекрасна.