Городские легенды - Чарльз де Линт

— Знаю, — ответила Венди.

Она и в самом деле знала, хотя никогда раньше не задумывалась об этом. Просто внутри нее всегда присутствовало какое-то инстинктивное знание, которое слова чародея пробудили и сделали осознанным.

— Кругом теперь одни машины, — говорил тем временем он. — Мир стал — как это называется? — высокотехнологичным. Замечательно, конечно, только вот Джон думает, что высокие технологии отучили людей разговаривать друг с другом, а человеческий опыт обесценился. Для историй, которые хоть что-то значат, в мире не осталось места, но так не должно быть, ведь истории — это часть языка мечты, и складывает их не один автор, а весь народ. Они — голос страны, голос народа. Без них люди совсем потеряют себя.

— Так ты имеешь в виду мифы, — догадалась Венди.

Чародей тряхнул головой:

— Необязательно, во всяком случае не в том смысле, в каком это слово понимают обычно. Любой миф — всего лишь часть той коллективной истории, которую собирает Дерево Сказок. В нашем грустном мире только общая история и помогает преодолеть надвигающийся мрак. Ее предназначение — показать людям, что выбор всегда есть и что даже в вечно меняющемся бытии остается что-то надежное и незыблемое.

Венди совсем перестала понимать, о чем он говорит.

— Так что же ты все-таки имеешь в виду, я что-то никак не пойму? — спросила она.

— Дерево Сказок — это работа магии, веры. Самим своим существованием оно утверждает, что человеческий дух сильнее уготованной ему судьбы. Истории — это всего лишь истории, они предназначены для того, чтобы развлекать и поучать, заставлять смеяться и плакать, но только те из них, которые хоть чего-нибудь стоят, пробуждают в нашей душе отклик, не стихающий и после того, как перевернута последняя страница или отзвучало последнее слово. А для того чтобы это произошло, история должна быть и умной, и интересной. — Помолчав, он добавил: — Иначе история будет продолжаться, но уже без тебя.

Венди посмотрела на него вопросительно.

— Ты знаешь, когда говорят «и жили они долго и счастливо»? — спросил он.

— Ну да.

— Так обычно кончаются сказки, те, которые начинаются словами «жили-были». Это значит, что история вся, и люди пошли по домам. Так же закончилась история, в которой жил Джон, но он не слушал, вот и остался один.

— И все-таки я не совсем понимаю, о чем ты, — настаивала Венди.

Не совсем понимаю? Точнее уж, совсем ничего не понимаю. Такая... ну не то чтобы ерунда, скорее несуразица, поди тут разберись. И какое отношение имеет все это к тому миру, который ей известен? Но самое странное было то, что его слова по-прежнему западали в самую глубину ее сознания, и хотя она ничего не понимала, какой-то уголок ее мозга все-таки откликался на его речь. Возможно, в нем и жила та часть ее самой, которая не занималась повседневными делами, а складывала в строчки слова и заполняла ими пустые до этого листы бумаги. Та часть ее самой, которая делала ее чародейкой.

— Джон заботился о Дереве Сказок, — говорил чародей. — Его собственная история про него забыла, но ему хотелось знать наверняка, что сами истории не кончатся. Но однажды он слишком далеко забрел в своих странствиях — совсем как когда кончилась его собственная сказка, — а когда вернулся, дерева уже не было. Он пришел и увидел вот это.

Венди молчала. Яркие одежки придавали ему вид комический, как у Санта Клауса, но боль, которая прозвучала сейчас в его голосе, была самая что ни на есть настоящая, и Венди растерялась.

— Мне очень жаль, — выдавила она наконец.

И это была правда. Она жалела не только этого старика, который потерял друга, но и само дерево, потому что она тоже когда-то его любила. И, как чародей, тоже забрела слишком далеко.

— Ну вот, — сказал чародей. Потер рукавом нос, отвернулся. — Джон показал тебе, что хотел.

Он перекинул ногу через седло велосипеда, потянулся вперед и почесал Пряника за ухом. Потом оглянулся на Венди, из-под полей старой шляпы пронзительными синими огоньками сверкнули его глаза.

— Я знал, что ты поймешь, — заявил он.

Не успела Венди и рта раскрыть, а он уже оттолкнулся ногой от земли и, нажимая на педали, затрясся по кочкам прочь, оставив ее одну посреди пустыря, который был некогда оплотом дикой природы, а теперь наводил тоску одним своим видом. Но тут она увидела, как что-то шевельнулось посреди огромного пня.

Сначала в воздухе появился зеленый язычок, дрожащий, точно клочок знойного марева. Венди шагнула вперед и застыла, когда язычок превратился в крохотный росток. И тут на ее глазах начался медленный торжественный танец: сперва налились почки, потом из них распустились листья, побег потянулся ввысь, его рост был как главная тема рондо, которая обнимает собой две совершенно различные мелодии начала и конца. Рост был темой, а обрамлявшими его мелодиями стали крохотный зеленый побег и взрослый дуб, столь же величественный, как тот гигант, что стоял здесь раньше. Когда дерево достигло своей предельной высоты, свет полился из его ствола, ветвей, каждого зазубренного листка и даже корней.

Венди оторопело смотрела широко раскрытыми глазами, потом сделала еще шаг и протянула руку. Но едва ее пальцы коснулись сияющего дерева, как оно рассыпалось, растаяло, словно туман, и пропало без следа. Только пень остался на прежнем месте.

Это видение, теснение в груди, и печаль, оставленная ей чародеем, слились в слова, которые громким эхом прокатились в ее мозгу, но записать их у Венди не хватило сил. Вместо этого она долго стояла, не сводя с пня глаз, потом повернулась к нему спиной и зашагала прочь.

Кафе «У Кэтрин» располагалось на Баттерсфилд-роуд в Нижнем Кроуси, неподалеку от университета, но попасть туда можно было только через мост, и потому Венди пришлось торопиться, чтобы успеть на работу вовремя. От двух часов, которые прошли между встречей с чародеем и началом смены, ничего не осталось, они как в черную дыру провалились. И на работу она все равно опоздала — не сильно, но все же достаточно, чтобы Джилли успела принять заказ у посетителей за теми двумя столиками, которые должна была обслуживать она, Венди.

Она метнулась в ресторанную уборную, где скинула джинсы и влезла в короткую черную юбчонку. Заправила футболку, закрутила волосы в свободный узел и бросилась к служебной вешалке: позади нее была полка, на которую Венди швырнула свой рюкзачок, схватила блокнот для заказов и выскочила в обеденный зал.

— Что это у тебя вид такой замученный? — спросила Джилли.

Джилли Копперкорн и Венди были сестрами по духу, да и за кровных сестер вполне могли сойти. Обе небольшого роста, худенькие, с тонкими, нежными чертами, только волосы у Джилли кудрявые и темно-русые — такого же точно оттенка, как и натуральный цвет Венди. Вечерами обе подрабатывали официантками, а утренние часы посвящали творчеству: Джилли писала картины, а Венди — стихи.

Они никогда не встречались и ничего не слышали друг о друге, пока не начали работать у Кэтрин, но первая же совместная смена их сдружила.