Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов

Император пожал плечами. Понятно, что он желает знать истину, хотя предпочитает покорность.

— Моя поездка не принесет ни вам облегчения, ни Великой армии, ни даже Франции.

— Вы ведете речь обо мне, Арман? — иронически удивился Наполеон.

Но Коленкур пропустил сквозь себя язвительную иронию. Она не задела его, как задевала обычно.

— Настала пора, сир, отводить войска за Неман и продолжить войну в привычных условиях, с хорошо изученными противниками.

— За Неман? Вы с ума сошли, дорогой Коленкур! Я собираюсь зимовать в Москве и, как только предоставится возможность, идти на Петербург, чтобы выполнить то, что я вам сейчас обещал.

— Вы шутите, сир?! Москва непригодна для зимовья. Я хорошо изучил Россию и ее народ и повторяю: Москва непригодна для зимовья.

— Я настаиваю на вашей поездке к Александру, герцог.

— Нет, сир! Коленопреклоненно прошу меня простить. Я не могу взяться за поручение, зная заранее, что оно обречено на провал.

И, сделав паузу, Коленкур добавил, чтобы смягчить удар, нанесенный некогда боготворимому властелину:

— Я не хотел бы брать всю полноту ответственности за поручение, которое не сумел бы довести до успешного завершения.

— Я вас более не задерживаю, герцог, — холодно произнес Наполеон.

Граф Лористон не посмел отказаться и через день был передан французским эскортом под защиту эскадрона драгун, которых выслал на аванпост сам Кутузов.

Лористон не Коленкур. Лористона опытный главнокомандующий легко обведет вокруг пальца. В Петербург его, конечно, не пустят и будут кормить завтраками до белых мух. А там с почетом и назад.

Когда Винценгероде узнал, что действительный статский советник Яковлев добивается личного и конфиденциального свидания, то сразу решил отправить его в главную квартиру под усиленным конвоем, отказавшись от встречи с глазу на глаз. Он уже знал, что Яковлев через Мортье попал к Наполеону и имел с ним долгую секретную беседу. Такой гость вовсе не улыбался Винценгероде. Наполеон, безусловно, расспрашивал Яковлева, и не исключено, что советовался с ним. Яковлев, очевидно, внушил доверие, иначе Бонапарт не использовал бы его в качестве курьера. В сложившейся ситуации принять Яковлева тет-а-тет абсолютно немыслимо. Вместе с тем кто знает, как обернется интрига? Вдруг государь втайне ожидает первого шага заклятого врага и рассердится за суровое обращение с посланцем? Во времена аустерлицкого разгрома Винценгероде пришлось давать объяснения по поводу ходивших слухов, в которых он фигурировал как один из виновников несчастья. Дескать, именно он выдал неприятелю план русского командования. Фамилия барона напоминала фамилию австрийского генерал-квартирмейстера Вейройтера, не без оснований подозревавшегося в контактах с французами. Вдобавок Винценгероде когда-то служил в австрийской армии.

— Береженого Бог бережет, — сказал Винценгероде сам себе и вызвал поручика графа Орлова-Денисова. — Ты, братец, эстафетой, — слово «братец» он произнес по-русски, — собери штабных офицеров, передай приказ генералу Иловайскому, чтобы доставили Яковлева в Клин, разыщи Бенкендорфа и Волконского, и только тогда устроим встречу в присутствии всего офицерского сообщества. Он, конечно, не наполеоновский агент, но человек явно предосудительный и неосторожный.

Когда появились Бенкендорф и Волконский, Винценгероде обговорил с ними дальнейшие намерения.

— Нет сомнения в том, что корсиканец готовится бежать из Москвы. Он там в ловушке. Чигиринов донес, что приготовлено для путешествия специальное депо с двумя отделениями: кабинетом и спальней. Внутренность обита мехом. Личные вещи упакованы и ночью отправлены в Смоленск.

Бенкендорфу мысль барона о том, что Наполеон готовится оставить вскоре Москву, показалась вполне реальной.

— Тогда, пожалуй, на Можайку не худо бы мне перейти, — сказал Бенкендорф. — Оттуда я сумею делать набеги на Смоленский тракт и наблюдать передвижение частей. А вы, ваше превосходительство, вероятно, возвратитесь в Черную Грязь?

— Посмотрим, — ответил Винценгероде. — Ну, что там Яковлев? — спросил он Орлова-Денисова.

— Почистился, отдышался после беседы с Иваном Дмитриевичем и просит позволения войти.

В комнате разлилась напряженная тишина. Яковлев перешагнул порог и замер, пораженный плотной атмосферой недоброжелательства. Офицеры с любопытством, а кое-кто и со злобой вглядывались в человека, который два-три дня назад якшался с корсиканским чудовищем и воспользовался его расположением и милостями.

— Я сожалею, — прервал тягостное молчание Винценгероде, — что вы, господин Яковлев, осмелились принять на себя поручение врага России без санкции на то государя императора.

— Заклятого врага России, — прибавил Бенкендорф.

— Но я буду действовать в соответствии со служебным долгом, — продолжил Винценгероде. — Я сожалею, господин Яковлев, что вы нарушили присягу и вступили в переговоры с теми, кто принес столько несчастья вашей стране. Письмо, доставленное вами, однако, будет немедленно передано в Петербург. Предупреждаю вас, что если вы пообещали Бонапарту какой-то ответ, то наверняка преступно ошиблись. Вы также будете препровождены в столицу, но, разумеется, отдельно от письма.

Яковлев попытался что-то вставить, но Винценгероде прервал его:

— О семье не беспокойтесь. Имущество ваше останется в целости и сохранности. Более я ничего не могу для вас сделать. Очень сожалею. Вы плохо исполнили свой долг русского дворянина, господин Яковлев.

Господа офицеры согласно кивнули, и аудиенция закончилась. Яковлев в самом жалком виде был принужден выйти во двор. Там его посадили в коляску, окруженную казачьей полусотней. Под моросящим дождем процессия, набирая темп, двинулась прочь.

Наполеон тщетно дожидался вестей. Его предложением мира просто пренебрегли. Государь вскоре возвратил конверт нераспечатанным в главную квартиру Кутузова для доставки на французские аванпосты. А над Яковлевым учинили тайное следствие для выяснения причин, побудивших его к сему отвратительнейшему поступку, долго держали в Петропавловской крепости, а затем выслали в деревню под надзор властей со строжайшим запретом въезда в столицы империи.

Не все, очевидно, родились холуями на Руси, и не все дрожали и кланялись при звуках имени великого человека, угробившего сотни тысяч людей. Ненависть к Наполеону тогда еще не научились романтизировать, эстетизировать и покрывать тончайшим флером аристократичной турнирной экзотики. Кровь еще не превратилась в клюквенный морс, а развороченные внутренности тысяч трупов на улицах и в окрестностях Москвы продолжали источать зловоние, ибо духи, которыми позднее попытались его отбить, и не начинали готовиться на парижских парфюмерных фабриках.

Через два дня Бенкендорф ушел на Можайскую дорогу. Проливные дожди не позволяли пока организовать правильный поиск. В курной избе, стоявшей на обочине, Бенкендорф допрашивал французского офицера — одного из секретарей графа Дарю. Как ни удивительно было для пленного, русского полковника не интересовали частности: количество войск, численность ремонта, скорость продвижения провиантских обозов, местоположение штабов и самого Наполеона.