Юрий Долгорукий - Алексей Карпов

* * *

Вернемся, однако, к переговорам между Юрием и Изяславом. Получив предложение о мире через венгерских и польских послов, Юрий дал ответ от своего собственного имени и от имени своего брата Вячеслава. В принципе, — по крайней мере на словах — он не возражал против предложенных условий и благодарил иноземных правителей за посреднические услуги. Но прежде, чем продолжать переговоры, Юрий потребовал незамедлительного удаления венгров и поляков из русских пределов: «Бог помози зятю нашему королеви, и брату нашему Болеславу, и сынови нашему Индрихове, оже межи нами добра хочете. Но обаче оже ны ся велите мирити, то не стоите на нашей земли, а жизни нашея, ни сел наших не губите. Но ать Изяслав поидеть в свои Володимир, а вы в свою землю пойдите, а ве ся [с] своим братом и сыном Изяславом сами ведаимы». Обратим внимание на то, насколько точен летописец в передаче всех нюансов в именовании адресатов Юрьева послания: Болеслав Кудрявый, верховный правитель Польши, был для Юрия «братом»; его младший брат Генрих — «сыном»; король Геза — «зятем» (очевидно, «общим» зятем для всех русских князей, родичей его подлинного шурина Изяслава), а племянник Изяслав Мстиславич, как и прежде, — «братом и сыном». Но еще замечательнее другое: совершенно в соответствии со старым принципом «родового сюзеренитета» Волынская земля — волость Изяслава Мстиславича — объявлялась «нашей», то есть общим достоянием всех князей «Мономахова племени».

Поляки и венгры с видимой охотой согласились на требование Юрия: и те и другие поспешили домой. «Изяслав же иде Володимирю (то есть во Владимир-Волынский — А.К.), а угре в Угры, а ляхове в Ляхы, — свидетельствует летописец, — и тако ся начата ладити». И венгры, и поляки действительно должны были торопиться домой, где их ждали совсем другие заботы. Венгрия все более втягивалась в военный конфликт с Византией из-за Сербии; польские же князья готовились к переговорам в Мерзебурге с императором Конрадом III. Их старшему брату и врагу Владиславу Изгнаннику удалось заручиться поддержкой не только германского императора, но и папы Евгения III: в январе того же 1150 года папский легат Гвидо извещал императора Конрада об интердикте (церковном запрещении), наложенном на Болеслава Кудрявого за неповиновение папе.

Несомненно, уход венгерских и польских войск стал большим успехом Юрия и серьезно ослабил позиции Изяслава. Тут-то и выяснилось, что готовность Юрия к уступкам была большей частью мнимой. Мира так и не получилось. Юрий и Вячеслав, с одной стороны, и Изяслав — с другой, вновь начали обмениваться между собой послами, но камнем преткновения оказался вопрос о новгородских данях: «Изяслав же хотяше всих дании к Новугороду новгородцкых, акоже есть и переже было, и тако не уладишася, и не послуша его Дюрги». Ни один из князей уступать не собирался. Их непреклонность в этом, казалось бы, не самом главном вопросе удивляет — но только на первый взгляд. Речь шла не просто о соотношении сил на севере Руси, хотя и это имело принципиальное значение и могло обеспечить необходимый перевес в борьбе за Киев и за главенствующее положение во всей Руси. И даже не просто о денежных суммах, необходимых для продолжения войны. Изяслав всеми силами старался сохранить за собой хотя бы часть великокняжеской юрисдикции, касающейся Новгорода, где по-прежнему княжил его сын. Юрий же ни в коем случае не хотел допустить этого. К тому же очень похоже, что он использовал разногласия по поводу «новгородских даней» еще и как повод для того, чтобы сорвать переговоры и возобновить военные действия.

Во всяком случае, когда Вячеслав попытался выступить миротворцем («нудящю брата на мир», по выражению автора Лаврентьевской летописи), Юрий не внял его уговорам. Он предпочел прислушаться к советам своего тезки Юрия Ярославича, решительного противника заключения мира. «И не да дании (Юрий. — А.К.), а Изяслав их не отступи».

Срыв переговоров привел к возобновлению войны. Причем в условиях, весьма благоприятствовавших Юрию. «И тако створи Дюрги, оже уже ляхове воротишася и угре, и рече: “Выжену (изгоню. — А.К.) Изяслава, а волость его всю перейму”». Захват Волыни — волости Изяслава — открыто объявлялся целью нового похода.

Вместе со своими сыновьями и братом Вячеславом (который хотя и пытался перечить Юрию, но во всем вынужден был подчиняться ему) Юрий двинулся к Луцку, Впереди, как и раньше, действовали старшие Юрьевичи — Ростислав и Андрей — с летучими половецкими отрядами во главе с воеводой Жирославом. Изяслав же Мстиславич оставил в Луцке своего брата Владимира.

Начало этого нового похода едва не обернулось конфузом. Когда Ростислав и Андрей по пути к Луцку остановились у Муравицы — какого-то пункта на востоке Галичины, — внезапно ночью случился «пополох зол». Половцы с воеводой Жирославом бежали. Ростислав шел сзади, Андрей же находился впереди. После бегства половецкой дружины Андрей остался с немногими людьми. О причине «пополоха» никто не знал, и с минуты на минуту ожидали нападения основных сил Изяслава. Ростислав Юрьевич требовал от брата, чтобы тот отступил вместе со всеми, опасаясь «сорома», то есть того, что брат попадет в плен, однако Андрей отказался: «не послуша его, но стерпе пополох той». Так он и прождал до рассвета, «и похвали Бога, укреплешаго и, и еха к брату своему и половецьским князем».

Будущий реформатор Северо-Восточной Руси, князь Андрей Юрьевич Боголюбский в молодые годы отличался какой-то безудержной отвагой. Не раз и не два оказывался он буквально на волосок от смерти, рисковал жизнью — иногда бездумно, иногда оправданно, с точки зрения тогдашних представлений о княжеской чести. Эпизод у Муравицы — лишь один из многих в ходе войн Юрия Долгорукого, в которых Андрей проявлял чудеса храбрости.

Продолжать путь к Луцку князья все же не решились и отступили немного назад, к городу Дубну, где и остановились, поджидая отца. Но тот следовал к Луцку своим путем. Получилось так, что Юрий с основным войском опередил их: когда братья наконец приблизились к Луцку — а это случилось 8 февраля 1150 года, на память святого мученика Феодора Стратилата, — они увидели у города отцовские стяги.

Оказалось, что сражение уже началось: пешцы Владимира Мстиславича выступили из города и начали перестреливаться с наступающим противником. В этот момент Андрей Юрьевич вновь явил пример личной храбрости. Он замыслил с ходу ударить по лучанам («ткнути на пешие»), однако его братья — Ростислав, Борис и Мстислав — не поняли его замысла и не поддержали его. По словам летописца, их ввело в заблуждение то, что Андрей «не възволоче», то есть не развернул, свой стяг; Андрей, пишет благожелательно настроенный к нему автор летописи, «не величался», выезжая «на ратный чин», «но похвалы ищючи от единого Бога». Так, «пособием Божием, и силою хрестьною, и молитвою деда своего (Мономаха. — А.К.) въеха переже всих в противныя, и дружина его по нем ехаша, изломи Андреи копие свое в супротивне своем». Противник, не выдержав стремительного удара, бежал в город «по гребли» (оборонительному валу). Андрей один, оторвавшись от дружины, устремился за ним и оказался в окружении врагов. Из всей дружины его порыв поддержали только двое «менших детьских» (младших дружинников), бросившихся к нему на выручку. Во время этой лихой схватки конь Андрея был ранен двумя копьями, третье воткнулось в переднюю луку седла. «А с города, яко дождь, камение метаху на нь (на Андрея. — А.К.), един же от немчичь (немецких наемников, служивших Изяславу Мстиславичу. — А.К.), ведев и, хоте просунута рогатиною, но Бог сблюде». Князь Андрей уже готовился проститься с жизнью, однако сумел спастись; правда, один из «детских», защищая его, погиб. «И вынзе мечь свои, — пишет о князе Андрее летописец, — и призва на помочь собе святаго мученика Федора, и по вере его избави Бог и святыи Феодор без вреда». Израненный же конь, который вынес князя из схватки, умер. «Жалуя комоньства его», Андрей повелел похоронить коня на высоком берегу Стыри.