Дождь в Париже - Роман Сенчин

На следующий день поехали на автобусе, удобном, междугороднем, в Таллин.

Андрей там еще по-настоящему и не бывал. Так, гулял по паре-тройке часов до самолета. В конце концов появилась возможность изучить главный город страны, в которой живут мама, папа, сестра, племянник.

Нужный дом нашли без труда. Действительно, буквально в ста метрах от старинной крепостной стены и башенок с рыжими крышами-пирамидками. Дальше – купола готических соборов, замки…

«Бли-ин, как в мультфильме», – завороженно глядя в окно, сказала Алина.

Андрей приобнял ее:

«Неделю мы будем персонажами этого мультика, – и хлопнул по карману, где лежала толстая пачечка крон. – Идем туда?»

* * *

А сейчас, сгибаясь под ветром, дрожа, стуча зубами, он рывками двигался один по центру города Парижа и пытался что-нибудь запомнить.

Бегло оглядел Лувр – снаружи – и потрусил в сторону Елисейских Полей. Они были дальше, за парком.

– Или как его… – пытался вспомнить; окоченевший мозг работал плохо. – Сад Тюильри. Да, видимо, он… Не поскупились на землю, просторно… Ветру есть где разгуляться…

Было бы лето, жара, он бы насладился тенью деревьев, наверняка посидел бы на укромной скамейке с бутылкой красного сухого. А сейчас холод заставлял бежать. Тормознул лишь возле одной скульптуры.

Металлическая – бронзовая? медная? – женщина лежала на постаменте, приподняв руки, словно защищаясь… Нет, не лежала, а зависала над постаментом, с которым соприкасалась несколькими сантиметрами бедра.

Андрей много раз натыкался на эту скульптуру в интернете, когда изучал Париж, помнил даже фамилии автора – Майоль и модели – Дина Верни. Девушка, почти подросток, позировавшая престарелому мастеру. Хотя по этой женщине не скажешь, что скопирована с юной модели.

Так или иначе, Дина Верни, пусть и в таком облике, лежит возле самого Лувра. И еще несколько ее воплощений неподалеку. Одного этого достаточно, чтоб быть счастливой на том свете, говорить: «Я жила не зря». Но для Андрея да и, наверное, десятков тысяч говорящих по-русски эта Дина известна в первую очередь песнями. Долго оставалась безымянной теткой из магнитофона со странным, царапающим слух голосом, а потом обрела имя, посмертно дождалась статей, воспоминаний, исследований.

И сейчас, вспомнив, как драл нутро этот голос из магнитофона, Андрей передернулся. А он зазвучал в голове, заскреб наждачкой слов:

Вслед за этой песней – другая, и голос слегка другой – мягче, но эта мягкость еще страшнее наждачки:

Когда он впервые услышал эти песни? Тогда точно еще не знал, что есть довольно игривый вариант первой песни – «Десятый раз попал в тюрьму я под Ростовом-на-Дону», не понимал толком, что такое «лесбийская»… Лет в двенадцать, наверно, а может, и раньше. Значит, году в восемьдесят четвертом-пятом. Короче, в довольно нежном возрасте. Потому и песни эти стали страшным открытием какой-то другой стороны жизни. Про ту сторону он, конечно, уже знал, но не предполагал, что там тоже есть песни, состоящие из человеческих слов, а не звериного рычания.

Потом навалились другие подобные записи; Андрей обнаружил, что про «лесбийскую брачную ночь» сочинил детский писатель Юз Алешковский, он же – и еще одну песню с той бобины – «Товарищ Сталин, вы большой ученый», что про Бодайбо – это Владимир Высоцкий, знаменитый Глеб Жеглов, в которого играли все пацаны во дворе.

А где услышал? У кого-то из пацанов-одноклассников. Тогда во многих квартирах держали бобины со странными записями.

А имя Дины Верди он узнал недавно – прочитал про нее статью, потом накопал разные истории и фотки в интернете. Оказывается, из русского мира. Хоть с самого края его, но все же: родилась в Кишиневе, который был тогда под Румынией, но знала русский язык, некоторое время ребенком провела в Одессе, а потом родители вывезли ее в Париж.

Огонь была и в юности, и в старости. Из той же породы, что Лиля Брик, Фрида Кало, Наталья Медведева… Женечка наверняка такая же. Правда, о ее достижениях что-то не слышно.

А Алина была другой. До поры до времени она казалась ему слишком тихой и мягкой, чересчур идеальной, что ли. К Ольге он испытывал благоговение все годы их сначала детского общения, подросткового, а потом и семейной жизни; рядом с Женечкой чувствовал постоянное напряжение, такое непрекращающееся возбуждение, не только половое, а всего организма. А с Алиной…

Неделю в Таллине можно бы назвать отлично проведенным временем. Вдвоем в просторной квартире – планировка необычная, и сауна даже, – полная свобода, красивый вид из окна. Но очень быстро Андрею стало скучно. Хотя вроде с чего?

Алина просыпалась раньше. Тихонько поднималась, шла мыться, потом готовила завтрак. Андрей мог спать или просто лежать до десяти, двенадцати, она его не беспокоила – не звала поесть, не предлагала план похода по городу, не прыгала к нему, чтоб пообниматься, растормошить на секс. Ждала. Может, с детства была приучена, что, когда у мужчины – отца, а теперь вот мужа – выходной или отпуск, его тревожить нельзя.

Завтракали за большим длинным столом. Работал телевизор. Там что-то говорили на непонятном, будто спотыкающемся языке. Но переключать на русский канал не хотелось, может, чтобы не разрушать ощущение, что ты за границей.

После завтрака Алина убирала со стола, мыла посуду, а Андрей сидел тут же, на диване, и смотрел в экран.

Закончив дела, она опускалась рядом и тоже покорно смотрела, слушала тарабарщину. К Андрею не приставала, самое большее – приникала головой к его плечу.

Когда ему надоедало испытывать ее терпение, спрашивал:

«Что, пойдем гулять?»

Алина вскакивала:

«Пойдем!» – и улыбалась радостно и благодарно: ты вспомнил обо мне.

В первые дни изучали Старый город. Каждый раз оказывались словно в другом месте, хотя были здесь накануне. Удивлялись плотности и экономности застройки.

«Буквально каждый метр в деле, а не скажешь, что тесно, – говорила Алина, – и для садиков место есть, для дворов, площадей. По уму всё».

«Да, ты права, моя хозяюшка, – соглашался Андрей. – Но ведь это веками достигалось – строили, ломали, уплотняли».

Туристическую карту решили не покупать: не хотелось задаваться целью посетить конкретное место. На музеи, церкви натыкались случайно: шли-шли и обнаруживали то башню Толстая Марта, то дом зажиточного эстонца, у которого гостил Петр Первый, то храм Александра Невского, то родовой дворец баронов Унгернов…

Среди довольно пестрых, веселеньких домов Старого города дворец Унгернов из серовато-коричневого камня выделялся как насупленный дядька в толпе улыбающихся юношей. Казалось, дворец тяжело дремлет, ожидая возвращения кого-то. Этот кто-то вернется, и дворец озарится огнями жизни, и стены посветлеют.