Дочери аптекаря Кима - Пак Кённи

Порою Джонюн старался представить, какое бы трагическое выражение лица было бы у жены во время плача. В такой момент сердце Джонюна сжималось от сострадательной любви к ней. Хотя Юнхи никогда и не плакала, Джонюн продолжал рисовать в своем воображении ее печальный образ, вызывая в себе щемящие душу грусть и сострадание, которые служили своеобразным стимулом, обновляющим его любовь к этой женщине.

Что касается старика Джунгу, отца Джонюна, то он, наоборот, недолюбливал Юнхи за ее глупое лицо и болезненную улыбку. Причем одной из основных причин нелюбви к ней была ее легочная болезнь.

Днем Юнхи сказала, что хочет пойти на побережье, и ушла одна из дома. Юн, улучив минутку, скорее позвала к себе Джонюна и мужа и рассказала им все, что слышала на рынке про Тэюна. Отец и сын были удивлены, но оба не проронили ни слова.

— Этот болван, видимо, с ума по вдовам сходит! Да как он только мог взять за себя бывшую жену своего друга?! — одна возмущалась Юн.

— Замолчи! В семье не без урода. Какой бы он ни был, что бы он ни сделал, все равно он наш сын… — Старик Джунгу резко вскочил со своего места и удалился в мастерскую.

Через приоткрытую дверь в комнату просачивались лучи заходящего солнца. Ённан лежала в комнате и лениво жевала яблоко. В головах у нее валялась пустая упаковка от сладостей. В пиале, из которой она пила прошлой ночью, плавала муха.

— Бунсун!

— Что? — лениво донеслось из кухни.

— Ужин готов?

— Еще нет, хозяйка.

— Ай-гу! Как есть хочется! — приподнявшись, Ённан выплюнула пережеванную кожуру яблока. Съев все яблоко, она вытерла рукой губы, уставилась в потолок и затянула заунывную песню: — «Над старым городом спустилась ночь, но одинокий странник не спит, он горько рыдает…»

Перед разбитым зеркалом стояла банка с кремом, крышка которой уже давно неизвестно куда пропала, отчего в ней скопилось достаточно пыли. Это зеркало не было продано Ёнхаком, потому что было разбито.

— Долго еще ждать?

— Еще немного осталось, — ответила служанка Бунсун, бегая между кухней и глиняными горшками, откуда она брала приправы.

— Поужинаем — и что дальше? Как скучно жить! — проговорила Ённан. Она просунула руку под одеяло и нащупала там купюру в одну вону и серебряную монету в пятьдесят Джонов. — В кино, что ли, сходить?

Пока Ённан сидела в раздумье, со двора донесся взволнованный голос служанки:

— Госпожа! Госпожа!

— Чего тебе?

— Кто-то пришел.

— Кто? — Ённан завязала в пучок превратившиеся в мочалку волосы и, как была в растрепанной одежде, открыла дверь комнаты. — Да кто там?

— Какой-то мужчина, — понизив голос, прошептала Бунсун.

— Мужчина?

— Да. Просил вам передать вот это. Он сейчас стоит за воротами, — Бунсун оглянулась на ворота и протянула записку.

— Что это еще? — спросила Ённан, разворачивая клочок бумаги.

«Ённан, я в Тонёне. Буду ждать тебя в горах Намбансан на стрельбище. Приходи ночью. Хандоль».

Бедная Ённан! — она с трудом умела читать, а тут ей пришлось серьёзно попыхтеть, чтобы хоть как-то разобрать корявые слова в записке. Но она хорошо разобрала имя Хандоля, и ее лицо вспыхнуло.

Ай-гу, неужели за воротами стоит?

— Стоит, — ответила сначала Бунсун, но потом прошла к воротам и посмотрела: — Ой, а его уже нет. Ушел, наверное, — она вышла за ворота, чтобы удостовериться еще раз. — Да, он уже ушел! — крикнула она Ённан из-за ворот.

Ённан скомкала записку, зачем-то вошла в комнату, затем снова вышла и села на пороге, потом опять вошла в комнату.

— Бунсун! Ты постирала мою нижнюю юбку?

— Да-а.

— А носки? Где носки?

— Тоже постирала, но только еще не погладила.

Ённан спустилась к колодцу. Размахнувшись, сбросила ведро в колодец, достала воды и вылила ее в тазик. Затем стала наспех, расплескивая вокруг себя воду, умываться.

— Хозяйка, ужин готов.

— Я не буду.

— Вы же только что говорили, что голодны.

— Я не буду. — Ённан вошла в комнату. Запустила палец в покрытый пылью крем, сняла первый слой, а другим пальцем намазала лицо.

— Куда вы собрались?

— Угу…

— Куда вы собрались?

— Угу…

— Да что вы, право! Куда вы собрались, я вас спрашиваю?

— Я‑то… в кино, — вскочила с места Ённан и стала рыться в шкафу. Оттуда она достала самое красивое платье и переоделась. — Бунсун, носки! Носки, тебе говорю!

— А я их еще не погладила.

— Ничего, дай так.

Бунсун принесла измятые носки. Ённан, не выразив ни малейшего недовольства, вывернула их на правую сторону, натянула как есть, и вышла из комнаты. Но увидев, что заря еще не утихла, со вздохом села на пороге и стала наблюдать за небом. Красная заря рассеялась. Сквозь нее стала проявляться пепельная темнота.

— Что ж вы не идете?

— Что не иду? Сейчас пойду.

— Госпожа, какая вы красивая!

— Я‑то?

— Да. Очень красивая!

— Правда, что ли? Да, ладно тебе обманывать, — повеселевшая Ённан вошла в комнату и посмотрела на себя в зеркало. Улыбнулась, но из ее глаз покатились слезы. — Хандоль, неужели ты и в правду пришел ко мне?

Когда Ённан поднялась крутой дорогой в горы Намбансан, окрестности полностью покрыла густая тьма. Она пробиралась по безлюдной местности сквозь густую чащу леса, в котором эхом отзывались звуки морских волн.

Хандоль уже ждал ее в назначенном месте, оперевшись спиной о дерево и наблюдая за дорогой. Завидев мелькающую белую юбку, он ступил на шаг вперед.

— Ённан! — словно приклеенный к земле, он не смел сдвинуться с места.

— Ты? Неужели это ты, Хандоль? — в темноте вытянув вперед свою белую руку, пробубнила Ённан.

— Ённан! — Хандоль с силой обнял ее. Слезы покатились из его глаз на лицо Ённан. — Да, я Хандоль. Бедный Хандоль.

Парень заплакал навзрыд. Плакала и Ённан.

Они, обнявшись, вошли в лесную чащу. Хандоль только что вернулся из парикмахерской, и от его волос пахло ароматным гелем. От лица Ённан исходил запах дешевого крема. Они, словно две собаки, обнюхивающие одна другую, старались навсегда запомнить запах друг друга. Потом уселись под дерево.

— Как я скучал по тебе, Ённан! Как я хотел тебя увидеть, хотя бы во сне!

— Я тоже.

Хандоль и Ённан снова обнялись. Все звуки, окружающие их, — и звук морских волн, и звук качающихся от ветра сосен, и звук гудков кораблей как будто исчезли из их мира. Они утонули в бесконечных радостных ласках, страстно упиваясь дыханием друг друга.