Идеалист - Владимир Григорьевич Корнилов

увидел в усталом лице женщины-профессора сожалеющую улыбку, в глазах давно уже притупившуюся боль смирения.

Одно, другое, третье всплывали в разворошённой памяти Алексея Ивановича. И каждое воспоминание всё больше отяжеляло душу.

Припомнил Алексей Иванович и случай с высоким должностным лицом, тоже в поезде, на пути в столицу. Знакомый ему, весьма деловой зампред, вдруг показал редчайшую, из запасников краеведческого музея, иконку. «Как думаешь, сработает?..» - спросил доверительно.

И, когда Алексей Иванович взглянул непонимающе, пояснил:

− Еду деньги выколачивать на дорожное строительство. Без дорог, сам понимаешь, не жизнь в лесной нашей глухомани. А деньги все там, под рукой у Министра. Вот и еду с надеждой, что святая иконка смягчит душу дающего!..

Алексей Иванович залился краской стыда за чужое деяние, а у высокого должностного чина не увидел в лице и тени неловкости!..

Из памяти выплыл ещё один горестный разговор в гостиничном номере, где соседом по койке оказался снабженец крупного периферийного завода. Деликатность, предупредительность сравнительно молодого ещё человека трудно увязывалась с расхожим образом напористого заводского толкача, но, как выяснилось, был он ещё новичком в принятом на себя безнадёжно хлопотном деле.

Замкнутость вечернего гостиничного пространства, как и вагон ночного поезда, располагала к откровениям. Сосед и разговорился, видимо, почувствовав в Алексее Ивановиче отзывчивого собеседника.

«Вы, как я понимаю, далеки от снабженческих бед. Но, может быть, и вас заинтересует человеческая сторона наших повседневных забот? – начал он свою исповедь.

− Представьте, государственное учреждение, что распределяет по заводам металл, известный всем хлеб промышленности. Завод наш – хороший завод. Но металла нет, значит, и станков нет, плана нет. Ничего нет! В бумагах металл хотя и занаряжен, а на заводе его нет, не поставлен по каким-то там понятным причинам. Меня посылают в столицу толкачём, добывать то, что положено заводу по государственному плану. Вроде бы дикость? А ведь кем-то установлена?!. В сорок первой комнате этого распределительного учреждения я нахожу отдел, где должны закрыть мне наряд продукцией такого-то прокатного завода, то есть дать нашему заводу то, что положено. За столом девица. Причёсочка по-модному, золотой браслет с часиками на запястье, духами побрызгана, и, чувствуется, власть свою знает. Я впервой у неё, без опыта. Объясняю. Она бумаги раскладывает, смотрит, говорит: «Да-да, всё верно. Должны. Но металла нет…» Начинаю горячиться: «Но по плану…» Она, понимаете, плечиками пожимает: «Не могу помочь. Металлургия не выполняет план…»

Ну, как бы вы себя повели? Без металла вернусь – завод встанет! Правильно вы думаете. Вот и я по горячности рванул к белее высокому начальству. А начальство-то, знает, что металл заводы с колёс хватают. Распределено уже и то, что ещё не произведено! Со строгой резолюцией возвращаюсь опять-таки к этой девице за столом в сорок первой комнате. И она поджав губки, на меня не глядя, тут же выписывает наряд на металл. Возрадованный прилетаю на свой завод. И что? Распоряжение есть, металла – нет. Распрекрасная та девица дала распоряжение на тот заводишко, который вторую пятилетку кряду план не выполнял! Вот тебе девица-девица. Винтик за министерским столом!.. Чем дело кончилось? А вот чем. Сызнова сижу перед девицей. Уговариваю, плачусь, убеждаю. В ответ только плечики вздёргиваются да ручки над бумажками порхают. И объявляется вдруг в дверях этакий деловой человек с уверенным взглядом, с портфельчиком и свёрточком под локтём. «Привет, Линочка!» - от дверей приветствует. Подходит, ручку целует, свёрточек на стол. «Примерь, прелесть моя. Именно о том душа твоя мечтала!..» - и кофточку, какую в магазине не увидишь, разворачивает. Девица зарёй утренней расцветает. Оживилась, как ни разу прежде заговорила:

«Вы, Кострома, там вон посидите. Мне с товарищем вопрос решить надо…»

А у товарища такой же вопрос, как у меня, и девица к полному удовлетворению того товарища тут же вопрос решает, как догадался я, не только на бумаге. Такой вот урок преподала мне сорок первая комната родного Министерства!..

− И как же вы теперь? – с каким-то даже испугом поинтересовался Алексей Иванович.

Сосед-снабженец виновато улыбнулся, сказал с покорностью, точно, как женщина-профессор в вагоне поезда:

− Куда же от всего этого деться! Всюду стало так. С пустыми руками теперь не езжу…

Алексей Иванович с трудом поднялся с шатких качелей, обошёл вокруг дома, как будто пытался отыскать более спокойное место. Вернулся под черёмуху, снова опустился на доску качелей, вцепился руками в толстые верёвки. Мир, который он творил в себе, не хотел принимать проступавшие несуразности жизни.

Каждую из них, в отдельности он ещё мог бы объяснить, как случайность. Но случайности упрямо сцепливались, выглядывали из жизни уродливой насмешливой гримасой, и чувствовал он, как справедливый добрый его мир, в который так безоглядно он верил, вдруг заколебался от скопища уже всем очевидных несуразностей.

«Что же такое происходит? – думал он, - Васёнка страдает за хозяйственный развал. Но разлад идёт в самих людях! Если утратится вера в справедливость, смысл потеряет сама жизнь! Люди зрят корысть, бесчестье, продажность. Уже знают об указующих точках в списках абитуриентов, о взятках, установленных кем-то за право учиться! Кто-то вручает подарки за металл, который и без того должен получить завод! Кто-то везёт музейную иконку Министру, дабы не оскудела дающая его рука!

Что же такое происходит? Кто запустил в общество эти болезни, разъедающие саму нравственность? Чьими стараниями извлекаются из тайников людских душ эти мерзостные антиподы человечности?!.

Алексей Иванович чувствовал в голове знакомый, на одной высокой ноте звенящий звук. Когда-то оглушил его близко разорвавшийся снаряд. С тех пор тупо, однообразно звучала в нём эта звень войны, иногда затихая, порой в душевных смутах, усиливаясь до непереносимости. Сейчас он не мог избыть страдание. И охватив руками туго натянутую верёвку, прижимаясь к ней воспалённо пульсирующим виском, он, прикрыв глаза, терпеливо ждал, когда отпустит его, наконец, боль и звень возвращённой войны.

4

Алексей Иванович был в тягостном состоянии, и неприветливо встретил Виктора, когда в цивильной одежде, в зелёной рубашке с засученными рукавами и расстёгнутым воротом, он крупно появился в крыльце, цепким взглядом охватил двор, завидел его, в одиночестве сидящего в качелях, подошёл уверенно-тяжёлой походкой. Высок, могуч был Виктор с виду: постоянные служебные тренировки округлили его плечи, бугрились мышцы на оголённых руках, железной хваткости ладонями он мог бы, казалось, выволочь даже врытый в землю столб. В теперешнем своём облике Виктор напоминал борца в лучшей своей форме, с пристальностью следящего за противником, готовый в любую из секунд ответить на любой его выпад.

Эта-то видимая физическая