Все, кого мы убили. Книга 1 - Олег Алифанов

Он подумал или сделал вид, что подумал.

– Какой-нибудь мошенник выдаёт себя за нашего славного Карно, – подвёл итог Беранже, вновь обменявшись взглядами с консулом. – Слишком значительные капиталы делаются нынче на древностях. Кстати, господин Рытин, вы можете сколотить себе кое-что на старость: по просьбе одного вельможи я покупаю старинные манускрипты и таблички с эпиграфами на древнееврейских языках. Мы могли бы сотрудничать…

Последние слова Беранже едва только доходили до меня своей несуразностью. Дважды настойчиво упомянул он древнееврейский язык, о котором не вымолвил я, кажется, и слова при всей своей словоохотливости. Моё недоумение выглядело вполне убедительно, ибо тем паче о табличках с такими эпиграфами я даже и не вспомнил. Но мне пришлось заставить себя не передёрнуться, будто нечто склизкое попалось в мутной воде мне в руки.

– Прошу простить, – ответил я, – я не испытываю недостатка в средствах и сам собираюсь нанимать здесь агентов, а не поступать на службу к другим. Но обещаю, найдя что-либо замечательное среди семитских эпиграфов… – он чуть наклонил голову и приподнял брови, – ни в коем случае не разглашать это кому бы то ни было.

Мы расстались довольно холодно, но внешне это не проявилось никоим образом.

Деньги, даже те немногие, что ревностно запирал в походном ларце, я сдал на хранение казначею, и удовлетворённый распиской, преспокойно улёгся спать, но всё же отвернулся головой к окну, чтобы видеть дверь. На привязи подвесил я тяжёлый кофейник, с таким расчётом, чтобы звонкой медью своей обрушился он на пол при малейшей попытке открыть её. Грохот разбудит меня и крепко спящего, а вора, возможно, спугнёт надёжнее меня самого.

Уснуть не мог я долго, что объяснял приливным действием полной Луны, волнующей не столько ум, сколько чувства. Та же самая она могла в сей самый миг созерцаться моей княжной, и от того я почувствовал прилив странной нежности к тому единственному на земле и в небе, что могло сближать нас.

Что-то быстро метнулось по бледной части стены, что почувствовал я и сквозь прикрытые веки. Кто-то едва слышно крался по террасе. На сей раз я твёрдо вознамерился поймать и наказать преступника. Повернув голову так, чтобы видеть из темноты проём окна, я затаился и изготовился к прыжку. Вор снаружи тоже выжидал где-то невдалеке, что делало напряжение невыносимым. Видимо, он прислушивался к моему дыханию, и мне стоило огромных усилий принуждённо громко изображать спокойное сопение глубоко спящего человека. Что делать, если он не один и ждёт сообщника, – мелькнуло в мыслях, но в эту секунду человек в восточной одежде ловко скользнул внутрь и через мгновение уже тянулся к моей шее. Зря полагался я на то, что он станет рыскать в моих вещах и не тронет меня самого. Я понял, как просчитался, рассчитывая на скорость и неожиданность, с которой способен вскочить на ноги и обескуражить его, атаковав первым. Сделать это оказалось невозможно, и я смог лишь увернуться от его рук, в коих сжимал он нечто, принятое мной за платок, которым хотел задушить меня. Впрочем, он всё же оказался не готов к сопротивлению, и промахнулся, дав мне несколько мгновений собраться. Мы молча боролись, но, по счастью, родители мои наделили меня большей силой, чем имелась у злодея, я одолевал его даже в лежачем положении, и вскоре, вцепившись ему в шею одной рукой, второй смог метнуть в дверь подушку. Гром кофейника таким образом несколько запоздало, но сыграл положенную роль: враг обернулся и прозевал момент, когда ещё мог переломить ход борьбы. Хватка его ослабела; ещё немного – и уже он вырывался от меня, а я сорвал повязку с его лица и обомлел. Он воспользовался этой заминкой, и вскоре прыжок его в окно ознаменовал мою полную победу. Оправившись от первого удивления и с опозданием попытавшись нагнать его, я последовал за ним на террасу, но увидел лишь, как он сиганул через перила вниз. Мог последовать я за ним и дальше, погоня в незнакомых тёмных переулках чужого города не пугала меня, но недостаток на мне одежды делал сие невозможным. Я лишь бессильно проследил, как, что-то крикнув своему невидимому сообщнику, он исчез в кромешной тени ближайшего угла.

В комнате распространялся слишком знакомый мне запах раствора господина Либиха. Платок, принятый мной за удавку, оказался насквозь пропитан едкой жидкостью, от которой начинала ломить голова.

Теперь лишь уразумел я, почему воры покушались на мою каморку не днём, в моё отсутствие, а ночью, то есть именно тогда, когда я мог, проснувшись, застигнуть их на месте. Имея такое крепкое средство, способное мгновенно лишить человека чувств, совершать разбой удобнее именно в тёмное время, без опасений, что кто-либо ещё может случайно потревожить грабителя. Но вот вопрос, который возник на месте решённого: воры ли те, кто пытается проникнуть ко мне с такой настойчивостью?

Потому что я вспомнил лицо, увиденное мной в лучах неверного светила: торговец, с которым беседовал Прохор сегодня на базаре, выскользнул из рук моих и был таков, не раскрыв сей тайны.

До утра промучился я раздумьями, и только с рассветом, заперши ставни, забылся тревожным чутким сном.

На другой день я поведал Прохору о странных событиях двух прошедших ночей, не упомянув, впрочем, о его знакомце.

– Воры-с, – пожал он плечами безо всякого интереса. – Пронюхали про золото, что вы у консула хранили, вот и рыщут.

Я чуть не подскочил:

– А ты откуда про деньги знаешь?

– Ещё у Прозоровских вы ж сами и говорили, – без запинки ответил Хлебников. – Следят за вами-с.

Возможно. Пустословие не раз подводило меня. Но неужели навёл на меня предатель в консульстве? Ненадёжных людей разных кровей хватало. Народ служил там по большей части из местных жителей, спасавшихся от рекрутчины, поскольку трактаты с Портой запрещали забирать служащих иноземных посланников. В конюхи и сыновья шейхов шли. Жалованье полагалось им невеликое, доверие тоже. Считалось, что кормит их семья, таковое положение устраивало всех.

Как бы то ни было, хорошо, что деньги пока нетронутыми хранились у банкира. Памятная история несчастного Иоганна Винкельмана не способствовала моему сну.

– Немец? – услышал я Прохора учтиво и вместе с тем неприязненно. Оказалось, что я рассуждал уже вслух.

– Немец! Сапожник, основавший нашу науку уж скоро сто лет как. К нему в доверие под видом любителя древностей втёрся преступник, выпущенный перед тем из тюрьмы. Позарился на деньги да медали и заколол его прямо во сне.

– Так и говорю: тёмные дела, тёмные люди… А вы бы сами-то наладили следить за всеми. Тут все так живут. Вещички-то вам со всего края повезут, а могут и словечко шепнуть о том ли, о сём. Русскому, что французу, тут не спрятаться – всегда на виду, как каланча.

– А не случилось ли тебе встретить… – у меня едва не вырвалось слово «господина», но я вовремя зашёлся в кашле: – некоего Этьена Голуа, того, что…

– Того, что вас собирался раз так примерно пять в деревянный ящик спровадить-с? – закончил Прохор, тыча пальцем в мою сторону. – Как же-с! Арестовали его, уж не знаю, по чьему наущению, да, видать, проштрафился крепко. Кажется, сам князь и донёс, прискакали, повязали – вот и вся недолга. Остальная шайка сама разбежалась. Один только с Прозоровским-то и остался Евграф этот чёртов Карлович! – случайно или нарочно, но отчество он каркнул так, что бурно обсуждавшие что-то рядом арабы замолчали, косясь на нас. – Помяни моё слово, они и вдвоём бесов копать не бросят.