Он – Форс - Вероника Мелан

– Как… здесь… классно!

– И огромный телевизор. Все, как ты хотела.

– Тут лучше, чем я хотела!

Идеальное место для того, чтобы валяться, обниматься, смотреть на лес, наслаждаться жизнью и друг другом. Теперь я понимала, почему Крейден пояснил, что «желаем оставаться столько, сколько захотим» – здесь могло хотеться долго. Во всех смыслах.

– Нравится?

Он балдел от восторженного выражения моего лица.

– Очень!

– Добро пожаловать в рай, миссис Форстон.

Лучший домик на свете и лучший мужчина.

На кровати я развалилась, как морская звезда – руки в стороны. И до краев от моих ладоней осталось как минимум по полтора метра.

Не требовалось особого приглашения, чтобы Крейден лег сверху, прижал меня тяжелым телом.

– Как хорошо, – выдохнула я ему в губы.

И почему-то вспомнила то ощущение, с которым целовала их в первый раз после фразы: «Притворись, что любишь меня». На меня тогда напала такая жажда, даже жадность – помнится, я себя не узнавала. И, несмотря на присутствие в моей жизни Итана, позволяла этому мужчине все.

– Вспоминаешь, как это было?

– Да.

Он читал мысли.

– Я сказал тебе тогда: «Хочешь бежать – беги…»

– Только…

– Только я все равно найду.

– И нашел.

– О да! – Дьяволиный блеск в глазах.

И мне вдруг стало любопытно:

– А ведь тебе не требовалось тогда целовать тех девчонок? Чтобы узнать среди них меня?

– Нет.

– Тогда… зачем? Хотел заставить меня ревновать?

– Придать остроты твоим чувствам.

У него получилось. И плевать ему было на самом деле на тех незнакомок, я знала об этом.

– Вредный парень…

– Совсем чуть-чуть.

– Идеальный. Все идеально.

– Пока нет.

Форс улыбнулся, как умел только он, – обнажились секси-клычки. Я почувствовала, как расстегивается ширинка его джинсов, как сползают куда-то вниз мои штаны.

О да, этот черт знал, что рядом с ним мне хватало минуты, чтобы сделаться «легкоплавкой», хватало его присутствия в одежде на мне, чтобы начать изнывать. И одежда, кстати, добавляла ситуации пикантности – создавала контрастный барьер между телами.

– Готова к тому, чтобы стало идеально?

– Нет…

Я играла, как и он.

Поцелуй в уголок рта.

– А так?

– Нет…

Наглый горячий орган протиснулся сквозь сжатые бедра, уперся во вход, и вспомнилась почему-то тетка с ее «ходят тут всякие нахальные…».

Сейчас начнется прибой, начнутся волны, которые унесут меня далеко.

– Готова?

– Нет…

Как же мне нравилось его дразнить. Я была так откровенно готова, что в меня можно было проскользнуть беспрепятственно – разве что вакуум не включился, засасывающий внутрь.

И Крей надавил. Поймал губами мой вздох-всхлип, произнес притворно-сочувственно: – Я предупреждал…

«Кто не спрятался – я не виноват».

– А теперь…

И еще чуть глубже. Какой же он прекрасный, большой.

– А теперь… поздно.

Когда он вошел целиком, мне показалось, что я надета на шикарную чувственную трубу, заполнившую так, что никогда не спрыгнуть.

– А вот теперь, – выдохнул этот дьявол с придыханием, – идеально.

Вечер.

Нам приносили креветки и жареные ананасы, нас баловали изумительным шампанским. И пена в ванной вышла такой густой, что даже не лопалась. Поцелуи наши перемежались с глотками игристого алкоголя; в открытую форточку долетал запах хвои. Мы раскидали по полу все подушки, мы долго выбирали фильм, мы даже жарили на плите заботливо принесенный нам в зернах попкорн, после растапливали для него сливочное масло…

Мы переплелись в наших касаниях, мы смешались в запахах, мы настолько проникли друг в друга, что стали слышать наш пульс дистанционно.

Мы валились, мы проникали друг в друга взглядами, мы соприкасались душами. И не было в моей жизни момента счастливее. Весь секс этого дня был настолько пропитан любовью, что наливались от передоза счастья слезами глаза. Я однажды спросила Крейдена, привыкнем ли мы когда-нибудь к такой оглушающей химии, ослабнет ли ее воздействие между нами со временем? Он ответил: «Выясним», но на деле он знал – не ослабнет.

Пусть. Пусть все это длится месяцы и годы, пусть продлится до нашего глубоко заката.

(Aurora Night – Hale)

Поздно вечером мы сидели на крыльце – разомлевшие до предела, укрытые негой. И курили одну на двоих сигарету. Нет, у нас в пачке было больше, но нам, опьяневшим от шампанского и чувств, передавать друг другу окурок виделось романтичным. Его губы, мои… Прикосновения пальцев, полное единение.

И я все повторяла мысленно: «Мам, он для меня нашелся – идеальный человек. Ты ведь видишь?»

Она всегда видела мое счастье, я в это верила. Неважно, как далеко, неважно, какими перегородками мы разделены. И пусть я нечасто привозила ей цветы. Мать – тот человек, который обнимает тебя всем сердцем, несмотря ни на какие условности.

– А где, – вдруг спросила я о том, о чем никогда не спрашивала, – похоронена твоя мама?

«Если скажет на Рейне, не доедем…»

И Крейден молчал. Докурил одну сигарету, достал вторую.

А после сказал:

– Нигде.

«Как так?» Я даже не успела задать вопрос вслух, он уже пояснил: – Она не мертва.

– Но ты же говорил…

– Но и не жива тоже.

Стало вдруг ясно, что лучше помолчать, дождаться добровольного продолжения, нежели давить. И я дождалась. Продолжил он глухо: – Она находится в одной из таких тюрем, как Маргарита. Четвертый квадрат. Уже много лет.

Пузыри алкоголя тут же встали штопором в сосудах моего мозга.

– Почему?

Над нами звезды – бесконечно красивая вышина.

– Мой отец закрыл ее там, после того как забрал меня у нее в возрасте семи. Мама не выдержала, сдали нервы – она хотела, чтобы я рос обычным человеческим мальчишкой, счастливым и свободным. Отец желал воспитывать меня жестко и скрупулезно, как Девентора.

Мне вдруг стало зыбко от услышанного. И стала ясна странная нелюбовь Крея к Девенторам, к их законам, к своему отцу в частности. Отчаянно сильно хотелось произнести: «Вот мудак!» – но я держалась.