Второй Фронт. Антигитлеровская коалиция. Конфликт интересов - Валентин Фалин

Противник превосходил советскую сторону в живой силе (почти на 2 миллиона человек), но статистически в танках Красная армия имела перевес в 2,6 раза, в самолетах – двойной. По тактико-техническим данным советские танки и артиллерия не уступали немецким, а Т-34 были значительно лучше. Новые модели самолетов тоже выдерживали сопоставление с самолетами агрессора. Стало быть, объяснение тяжелых поражений и неудач СССР летом и осенью 1941 года – не в нехватке у Красной Армии «танков и, отчасти, самолетов», как утверждал Сталин. У зла, с такой беспощадностью и болью проявившего себя в начале гитлеровского нашествия, имелись иные корни.

Диктатор, и прежде всего он, несет всю полноту ответственности за то, что агрессор застиг вооруженные силы в округах и страну в целом врасплох. Санкция Сталина на директиву о приведении войск приграничных округов в готовность была вырвана у него военными в 00.30 22 июня. Для ее доведения до штабов и войск требовалось по тогдашним условиям около четырех часов. В результате даже погранвойска не успели к моменту выступления противника занять рубежи обороны.

На удалении до 50 километров от границы было расквартировано лишь 42 дивизии. Большинство из них выдвинуло к приграничной полосе в лучшем случае по полку, причем без средств поддержки. 128 дивизий размещались в стационарных пунктах базирования, отстоявших до 500 километров от западной границы. Из причисленных к западным военным округам дивизий только 21 имела полный комплект, большинство остальных недосчитывали до половины штатного состава, некоторые в своем формировании не продвинулись дальше расквартирования штабов. Никудышными оказались организация ПВО и схема размещения истребительной и фронтовой авиации. Самым слабым звеном являлась связь.

Ошибочным, не учитывавшим опыт Польской, Французской и Балканской кампаний вермахта был стратегический план, принятый советским Верховным командованием. Он строился на посылке, что военные действия будут постепенно набирать обороты и главным силам достанется около двух недель на развертывание. Вероятность нанесения противником внезапного концентрированного удара фактически игнорировалась. Предполья главной полосы обороны не создавалось. Надежды возлагались на вновь строившиеся укрепрайоны (так называемая линия Молотова), но к 22 июня работы в большинстве из них не были окончены, а снятые с позиции вдоль старой границы и доставленные в расположение новых укреплений вооружения не установлены. Не обустраивались запасные полосы обороны. Неудовлетворительно решались вопросы взаимодействия, переподчинения, маневрирования войсками. Пороки, изначально присущие плану, в первую очередь в части развертывания и в управлении войсками, обусловили обвальное течение событий на фронте до декабря 1941 года. Эти пороки и просчеты на правительственном и высшем командном уровне не могли быть компенсированы ни самоотверженностью офицеров и солдат, ни количеством или качеством боевой техники.

Сравнение цифр и оперативных планов не исчерпывает ответа на вопросы: почему в первый день войны было уничтожено 1811 (из них на земле 1489) советских самолетов при 35 сбитых и около 100 поврежденных немецких, а к 30 июня – соответственно 3143 и 669 (без учета самолетов союзников рейха)? Как за первые три недели войска вермахта сумели продвинуться на северо-западном направлении на 400–500 километров, на западном – на 450–600 километров и на юго-западном – на 300–350 километров?

Солдаты, сержантский, средний командный состав вермахта и соответственно нацистских ВВС обрели закалку и опыт в трех-пяти войнах. Их отличал более высокий уровень общей, технической и специальной грамотности. Скажем, летная подготовка советских пилотов составляла 30-150 часов, а немецких – 450 часов. Сходным был разрыв в выучке водителей танков и моторизованного транспорта. Зимний призыв 1940 года в Красную армию, то есть примерно пятая часть рядового состава, не успел пройти к июню 1941 года простейших полевых занятий.

Подытоживая, можно сказать, что большой труд, вложенный в 1940 – первые месяцы 1941 года в переоснащение и реорганизацию советских вооруженных сил, огромные средства, потраченные на создание и выпуск новой техники, были обесценены и где-то дали обратный результат[384]. И добавим, не могли не дать, пока опирались на абстрактные, умозрительные доктрины и концепции, подлаженные под вкусы и прихоти диктатора. В процессе войны, по свидетельству Г. Жукова, Сталин многому научится и в стратегическом, и оперативном искусстве. Но каждый урок, что брал диктатор, оплачивался все эти годы слишком дорого – жизнями и судьбами тысяч и миллионов людей.

Первая, моментальная реакция демократий на гитлеровскую агрессию против Советского Союза весьма знаменательна и поучительна в политическом, философском и человеческом плане. Обмен мнениями, который велся по этому поводу между президентом и британским премьером, сохраняется в тайне. Ни слова на данную тему нет в сборнике «Секретная переписка Рузвельта и Черчилля в период войны», изданном в Лондоне в 1975 году. В трехтомнике, претендующем на название «полное собрание посланий», которыми обменивались президент и премьер, а также в мемуарном труде У. Черчилля «Вторая мировая война» (т. III) помещено послание премьера от 15 июня и изложение устного ответа на него президента. И это все. Лаконичен Р. Шервуд. Он процитировал несколько общих оценок Г. Гопкинса, Г. Стимсона и других, как будто не обнаружив ничего достойного воспроизведения из мыслей и суждений самого Рузвельта[385].

К. Уманский в телеграмме от 22 июня 1941 года докладывал: «Буквально вся Америка живет только вопросами германского нападения на нас». И дальше: «Рузвельт, правительственный лагерь в целом и рузвельтовское большинство в конгрессе заняли сегодня по вопросам германского нападения на нас молчаливую, выжидательную позицию. Перспектива победы немцев для него (президента) неприемлема, ибо угрожает Англии и в конечном счете планам США, перспектива же нашей „слишком“ сокрушительной победы и влияния на всю Европу его пугает с классовых позиций. Весь Рузвельт и его политика состоят сейчас из зигзагов между этими противоречиями»[386].

Обобщения доведены полпредом до степеней клише. Противоречий было куда больше, чем названо в телеграмме. Улавливалась дальняя тенденция, которая приобретет реальный вес через пару лет, но которая не выглядела актуальной летом 1941 года. В те напряженные недели мало кто в Вашингтоне всерьез задумывался о нашей «слишком» сокрушительной победе. Стратегия и тактика США выводились из другого.

Способствовать скорейшему поражению СССР или же по возможности затянуть советско-германское противоборство, измотать вермахт на наших просторах и наших костях, чтобы Германия созрела для принятия требований западных держав? Вот к чему сводилась дилемма. Разного рода прикидки формулировались с начала 1940 года специальным комитетом по проблемам внешней политики при госдепартаменте (руководитель С. Уэллес) и параллельно английским специальным комитетом по изучению вопросов мира. Комитету С. Уэллеса поручалось определить «основные принципы, которые должны лечь в фундамент приемлемого мирового порядка по окончании нынешних военных действий, с учетом в первую очередь важных интересов Соединенных Штатов»[387].