Вечность во временное пользование - Инна Шульженко

– Они были больше похожи на лесб, которые косят под педиков, понимаете? – осенило охранника, дававшего показания обалдевшему от его сентенций полицейскому.

– Я думала, рожу: как они водят эти тягачи, я не понимаю!

– Да, я тоже! Даже изображать ничего не пришлось: зависла так зависла!

– Ужас!

– Да! Я боялась, что, когда надо будет уезжать, не смогу сдвинуть машину с места.

– Номера верхние снять не забыла?

– Нет.

Это была их последняя перед каникулами операция, и сейчас Уна, Рошель, Од и Фло, рассевшись на полу вокруг низкого столика в общей комнате их вместе арендуемой квартиры с двумя спальнями, попивая кто вино, кто пиво и покусывая не требующую приготовления еду, проводили полную инвентаризацию своих накоплений, чтобы разделить по верной схеме: четверть – в общак, остальное поровну.

Почёсывая следы от утягивающих грудь резиновых бюстье, сейчас четвёрка расслаблялась, быстро считая наличные.

– Ты уже знаешь, куда едешь?

– Да, я домой, мама приболела и давно просит повидаться. А ты?

– А мы с Кристофом хотим съездить на море, нашли маленькую квартиру прямо у хозяина и прямо на пляже практически. Недорого совсем.

– Здорово! А ты, Фло?

– А я съезжу в Лион, к брату. Буду бухать с ним и с его компанией, а днём только отсыпаться.

– Да ты у нас не пьёшь практически!

– А ты, Ро?

– А я останусь в Париже. Просто ничего не буду делать, только отдыхать. Как турист.

– Ага! Туристы как раз и работают: по тридцать километров в день только по одному Лувру, и спать им жалко, представляете? Времени жалко на сон. Так что ты уж поосторожнее.

– Ладно, буду осторожна, в Лувр не пойду.

Это был закон: весь год и живущие, и работающие вместе, на двухнедельный отдых летом и десятидневный зимой девицы разъезжались по отдельности. Не особенно засвечивая свою личную жизнь, они и планы на отпускное время озвучивали больше «на отвали», просто зная, что никому их планы особенно не интересны. Так – считая денежки, разговор поддержать.

В этом году они заработали неплохо: почти по 100К на нос и столько же в общий котёл – на чёрный день и на разработку новых историй.

Кто и как далее распоряжался заработанным, никогда не обсуждалось. Им нравилось придумывать и скурпулёзно точно воплощать план, нравилось, что они – весёлые бескровные мошенницы, отжимающие не последние денежки у нищих, а жирные излишки у богатых, которым не грех и поделиться.

Од вообще была готова поклясться, что парень в ювелирном, сгружающий им в сумку украшения с чёрных бархатных подносов, почти с восторгом и одобрением поглядывал на неё. И при том принимали их за мужчин, а пистолеты – за настоящие!

Правильно Рошель однажды сказала: при желании они могли бы сбить новую банду «Бешеных слоних» – и сорок участниц, и больше.

– Всему своё время, – отозвалась Фло, а Уна и Од переглянулись и рассмеялись.

Внизу кротко мяукнул гудок, и Од выглянула в окно.

– Твой?

– Ага, Кристоф. Поедем перекусим, нашёл какое-то суперместо для вегетарианцев.

– Вегетарианцы – это всегда подозрительно.

– Не начинай.

Когда она, не переодеваясь из серых трикотажных штанов и короткой розовой майки, выскочила, подруги выглянули в окно, помахав сидящему в открытой машине режиссёру и переговариваясь со змеиными улыбками как бы не говорящих ртов:

– Странно не это. А то, что они уже так долго залипли друг на друге.

– Да: когда уже не надо красиво одеваться, а наоборот, когда треники на голое тело и ненакрашенная.

– И не это странно.

– А что?

– А то, что Адаб всегда берёт им на всех четверых четыре супербургера.

– Да ладно?!

– То есть Кристоф не вегетарианец?

– Получается, что нет.

– А тогда зачем?

– А она зачем?

– Странно.

– Ну я и говорю.

– Хм-м-м.

Я уехала в Москву и поступила в институт иностранных языков, на французское отделение кафедры художественного перевода. От мамы нам осталась одна книжка всего, и она была на французском языке, я её покажу тебе дома, в Париже. «Легенда о Сан-Микеле» Акселя Мунте… В школе нас учили немецкому, но достаточный для поступления уровень я осилила сама.

Меня переполняла радость, хотя я была страшно одинока, жила впроголодь с такими же девушками в общежитии. Но одно то, что больше я не должна видеть отца, как будто лишало его власти надо мной. Я поступила в пятьдесят пятом, а в пятьдесят шестом отменили плату за обучение! Это было счастье.

Так много всего происходило, но Москва оставалась довольно провинциальной, жители в майках – по-деревенски. Однажды я пришла позаниматься в Нескучный сад, улеглась на травку и занялась страстно любимым французским. А опомнилась только потому, что не могла больше рассмотреть ни буквы: уже совсем стемнело.

Я схватила свои словари и тетрадку и побежала к выходу из парка, к метро. На Крымском мосту ко мне шагнула девушка в платьице в горошек и в белых носочках под босоножками. С толстенькими такими щеками и страшно серьёзным лицом, что вместе создавало какой-то комический немного эффект.

Ещё у неё были такие наплоенные светлые кудельки, взбитые надо лбом. Она шагнула ко мне от парапета, где стояла посреди моста, и сказала очень решительно:

– Девушка, вы можете со мной поговорить? – И я вдруг совершенно точно поняла, чего она там стояла.

– Конечно, – ответила я, и так в моей жизни появился Лизончик.

Лиза жила в большой коммунальной квартире тут же, напротив закрытого советской властью храма Николы в Хамовниках. Сирота, она осталась одна в двух комнатах, выходящих диагностически чистыми окнами, которые она ежедневно намывала, на проспект и начало моста в сторону Остоженки.

Соседи были разные, война прибила и оглушила всех: тихо или буйно спивались прежние соседи, овдовевшая и потерявшая двоих сыновей тетя Соня помнила Лизку младенцем и часто подкармливала её, в полночь драматически появляясь в проёме двери с кастрюлей пюре и двумя котлетками, едва стоя на ногах. В кармане длиннополого бархатного халата, как из оперетты, чекушка водки. Пока Лизка ела, тетя Соня сидела напротив, молча пила и плакала. Появлялись и новые люди. Но всё это я узнала потом, когда мы стали жить вместе.

Той же ночью мы пришли к Лизе, она открыла ключом на резинке, по-детски висевшем у неё на шее, высоченную тёмную дверь, похожую на икону в окладе из множества звонков разным соседям. Показала на чёрный телефон, висевший на стене тут же, в коридоре, напротив общего туалета – очень удобно подслушивать чужие телефонные разговоры. Сказала, мол, если надо позвонить, предупредить, что не придёшь ночевать, – позвони и предупреди. Но мне было не надо. Мы тихонечко прошли к ней, сели за обеденный стол у окна и проговорили до рассвета.