Чебурашка - Дмитрий Ромов

мимо аптеки и забегаю в арку, ведущую во двор. Хаблюковский «уазик» здесь. Удача! Сам Хаблюк стоит на крылечке и треплется с лейтенантом. Не со своим, с другим, старым и весёлым. Лейтенант курит, стряхивает пепел с сигареты, а другой рукой хлопает его по плечу. И ржёт. А Хаблюк стоит с таким лицом, будто вынужден выслушивать бредни умалишённого.

Он замечает меня, но никак не реагирует, смотрит, как на незнакомца, а потом и вовсе отворачивается к старом лейтенанту.

— Слушай, Стёпа, заканчивай ты мозг насиловать, ладно? — недовольно говорит он.

— Иван Денисович, — окликаю я его, приблизившись к крылечку.

— Чего тебе? — бросает он через плечо, даже толком не оборачиваясь.

— Дело есть, — выдаю я, переводя дыхание.

— Деловой ты, я посмотрю. Пока долг не отдашь, никаких дел не будет.

И он снова поворачивается к морщинистому старику в лейтенантском мундире.

— Очень важное дело. Оно может и вас тоже затронуть.

— Чего? — снова чуть поворачивает он голову, но меня из этого положения не видит.

— Да, блин, поговорить надо.

— Ладно, Стёп, — качает головой Хаблюк коллеге, — ты иди, а я сейчас вот этого шкета выпровожу и вернусь.

— Может, помочь? — спрашивает тот. — Семёнова его быстро на учёт поставит.

— Не, не надо. Он за дочкой моей бегает. Свой типа. Чего тебе, олух?

— Тет-а-тет надо, — мотаю я головой. — Секретный разговор.

— Ты смотри, — хмурится Хаблюк, — есть такие секреты, за которые части тела отрезают, ты понял? Особенно те части, которые люди суют, куда не надо. Понимаешь намёки мои? Чего тебе надо опять?

Он с крайне недовольным лицом спускается с крылечка и подходит ко мне.

— Вы капитана Шерстнёва Виктора Фёдоровича хорошо знаете? — тихонько спрашиваю я.

— Его все знают.

— А что он за человек?

— Шерстяной и есть Шерстяной. Мудак хитрожопый, вот что он за человек. Зачем он тебе? Говори уже, чего хочешь.

— Хочу, чтоб вы медаль получили.

— Чего? — выпучивает он глаза.

— Или орден.

— Так, тебе поболтать не с кем?

— Кроме вас, не с кем, честно говоря, потому что я не знаю, как бороться с коррумпированным милиционером.

— Ну-ка, тихо, — резко бросает Хаблюк и внимательно осматривается. — Отойдём вон туда, на лавочку.

Мы проходим вглубь двора и садимся под большой старой рябиной.

— Рассказывай.

Ну, я и рассказываю. Сначала говорю, что пятнадцать минут назад видел Шерстнёва за одним столом с предполагаемым убийцей. А потом рассказываю всю историю, начиная от дяди и заканчивая «Блинной».

Вернее, почти всю историю. Я не вру, говорю всё в точности, как было, просто не сообщаю о тачке. Хотя, нет… Всё-таки вру. Ну, а что делать? Отдать Чебурашку, чтобы его приобщили к делу и выпотрошили в милицейском гараже? Я ведь его не получу обратно, это же ясно, как день.

Поэтому мне приходится сказать, что Сантехник требует передать ему икону. У дядьки была старая икона восемнадцатого века, не представляющая исторической и художественной ценности. Мама её забрала домой. Думаю, ей ничто не угрожает и нам её отдадут обратно.

А ещё думаю, если удастся всё провернуть так, чтобы Сантехника замели по подозрению в убийстве, он не будет распространяться о том, какой предмет он в действительности хотел от меня получить. Понимаю, план рискованный, но решаю рискнуть.

— Ты, Костров, простой, конечно, как три рубля, — качает головой Хаблюк, выслушав мою историю. — А если я его подельник? А ты мне вот так берёшь и всё выкладываешь.

— Ну, а что мне делать, просто пойти заявление написать? Вы мне уже помогали, показали себя честным и порядочным человеком.

Он демонстративно закатывает глаза и качает головой.

— Ну, и потом, — усмехаюсь я, — вы же не хотите в будущем остаться без зятя.

— Чего? Да вас там, как мух над кучей навоза. Не ты, так другой. Кто-нибудь да найдётся. И я, знаешь, так тебе скажу. Не теряй ты время с дочей моей. У ней ещё детство в жопе булькает, так что она тебя только для коллекции держит. И остальных тоже.

— Это она так сказала?

— Да чё мне говорить-то? Я не вижу, по-твоему? Нравится ей, когда стаями вокруг кавалеры вьются. Сам что ли не сечёшь? Ладно, это к делу не относится. Поедем сегодня к дружбану моему.

— Что за дружбан?

— Прокурор. Устраивает тебя?

— Устраивает… наверное… Просто, чтоб понимать спросил.

— Ну, и всё, тогда, — недовольно обрубает он. — Ему всё расскажешь и после этого уже решать будем. Но чтоб больше никому. Кто ещё знает? Дружкам растрепал своим?

Я не отвечаю. Мне не нравится, что никто больше об этом не знает, а я оказываюсь во власти Хаблюка и какого-то якобы прокурора. А может, у них здесь мафия и все друг с другом повязаны? Хотя, как говорится, потерявши… чего, голову что ли, да. Потерявши голову по волосам не плачут…

— Чё пригорюнился? В семь часов, чтобы был у меня дома. Ясно? И не трепись ни с кем! И джинсы мои принеси уже.

До семи времени ещё дофигища, но я решаю пойти к нему домой уже сейчас. То, что он мне сказал про Вику, осознавать, конечно, неприятно, но, боюсь, не далеко от истины. А, стало быть, нужно немного перенять её же собственный опыт и дав заглотить наживку, держать леску натянутой, пока она не обессилит. А потом… хоба! И подсечь!

— Решил всё же меня осчастливить? — сердито спрашивает Вика, открывая дверь. — Истосковался по Катюше своей захотел на моём плече поплакать, да?

— Перестань брюзжать, как старая сварливая жена, — говорю я. — Я, кстати, тебя во сне видел.

— Ну надо же, удивил. Кто меня только не видел. И что же я делала?

— Называла себя идиоткой, потому что вышла замуж за Цепня.

— Чего-чего? — выглядывает из гостиной Луткова.

— Войти-то можно?

— Заходи уже, раз пришёл, — отступает Вика, ожидая продолжения истории.

— Держите, я «Забаву» вам купил.

Я протягиваю шесть брикетов мороженого. Его