Первый блицкриг, август 1914 - Барбара Такман

Задержка с прикрытием левого обнаженного фланга генерала Ланрезака была вызвана спорами и противоречиями у англичан, которые должны были оборонять этот участок.

Вместо того чтобы автоматически вступить в действие пятого августа, в первый день войны, как это было в военных планах континентальных держав, план английского Генерального штаба, разработанный Генри Вильсоном до мельчайших подробностей, подлежал рассмотрению Комитета обороны империи.

Когда Комитет собрался на свое заседание уже в качестве Военного совета, в состав которого вошли известные гражданские и военные деятели, среди них находился колосс, являвшийся одновременно и гражданским и военным лицом. Сам фельдмаршал лорд Китченер, новый военный министр, как и его коллеги, не проявлял особых восторгов по поводу своего назначения. Члены правительства нервничали из-за того, что среди них впервые со времен генерала Монка, служившего при Карле II, находился профессиональный военный.

Генералы боялись, что он или использует свое положение, или под нажимом правительства вмешается в дела отправки экспедиционных сил во Францию. Их опасения оправдались: Китченер незамедлительно выразил свое глубокое недовольство стратегией, политикой и ролью, которые предназначались английской армии в соответствии с англо-французским планом.

Его полномочия, учитывая двойственное положение, были, однако, не совсем ясны. Англия вступила в войну с туманными представлениями о том, что верховная власть оставалась за премьер-министром, но без конкретного определения, на основании чьих советов он должен был действовать и чье же мнение являлось окончательным. Внутри армии строевые офицеры презирали штабных, считая, что у последних «ум канарейки, а манеры вельмож», но обе группы были одинаково настроены против вмешательства в военные дела гражданских министров, называя их «фраками». Гражданские, в свою очередь, считали военных не иначе как «твердолобыми».

Между этими двумя группами, неизвестно кого и что представляя, находился лорд Китченер, который относился к целям экспедиционных сил с большим недоверием, а к их главнокомандующему — без всякого восторга. Если не с тем же вулканическим пылом, как когда-то адмирал Фишер, Китченер решительно проявлял несогласие с планом Генерального штаба «привязать» английскую армию к хвосту французской стратегии.

Не участвуя лично в планировании войны на континенте, Китченер мог оценить истинные возможности экспедиционных сил и не верил, что их шесть дивизий могут повлиять на исход предстоящей схватки между семьюдесятью германскими и семьюдесятью французскими дивизиями.

Хотя он и был профессиональным военным — «наиболее способным из тех, с кем мне приходилось встречаться за всю жизнь», — как сказал лорд Кромер, когда Китченер прибыл, чтобы возглавить Хартумскую кампанию, — его карьера проходила на высотах английского Олимпа. Он занимался только крупными проблемами: Индией, Египтом, вопросами, касающимися Британской империи в целом.

Никто никогда не видел, чтобы он заметил или заговорил с простым солдатом. Подобно Клаузевицу, он считал войну продолжением политики и исходил из этой концепции. В отличие от Генри Вильсона и Генерального штаба он не был поглощен планами высадки, железнодорожными расписаниями, лошадьми, нарядами на постой, накладными и тому подобным. Находясь на некотором расстоянии, он мог рассматривать войну целиком, в свете отношений между державами, и осознать то огромное усилие для национальной военизации, которое должно было потребоваться в предстоящем длительном вооруженном столкновении.

«Мы должны быть готовы, — заявил он, — направить на поле сражения миллионные армии и обеспечить их всем необходимым в течение нескольких лет».

Его аудитория была поражена и готова возражать, но он был неумолим. Для того чтобы вести войну в Европе и выиграть ее, Англия должна иметь армию в семьдесят дивизий, равную континентальным армиям, а, по его подсчетам, такая армия достигнет полной силы только на третий год, а это означало, что война будет длится минимум в течение этого времени.

Регулярную армию с ее офицерами и особенно сержантами он считал необходимой в качестве ядра для обучения большей армии, создание которой имел в виду. Расстаться с ней в ближайшем сражении при неблагоприятных условиях и там, где в конечном счете ее присутствие не являлось решающим, было бы, по его мнению, преступной глупостью.

Отсутствие воинской повинности — вот в чем заключалась главная разница между английской и континентальной армиями. Регулярная армия скорее была предназначена для службы в колониях, а не для защиты метрополии, что было возложено на территориальные войска. Поскольку герцог Веллингтон в свое время завел непреложное правило — новобранцы для колониальных войск «должны быть добровольцами», военный потенциал Англии во многом зависел от волонтеров, в результате чего другие государства не знали толком, насколько значительно будет участие Англии. Хотя лорд Роберте, старший из фельдмаршалов, которому было уже более семидесяти, в течение многих лет только при поддержке единственного члена кабинета министров, Уинстона Черчилля, боролся за воинскую повинность, лейбористы активно выступали против, и ни одно правительство не рискнуло бы согласиться на призыв в армию, ибо это немедленно означало бы его отставку. Военные возможности Англии на Британских островах составляли шесть пехотных и одну кавалерийскую дивизии регулярной армии плюс четыре дивизии колониальных войск общей численностью 60 000 человек и четырнадцать дивизий территориальных войск. Трехсоттысячный резерв был разделен на два класса: специальный резерв, которого едва хватало на пополнение регулярной армии до военной численности и сохранение ее боеспособности в течение нескольких недель боевых действий, и национальный резерв, обеспечивающий замену в территориальных войсках.

По мнению Китченера, «территориальные» были необученными, бесполезными «любителями», к которым он относился с таким же откровенным недоверием, как французы к своим резервистам, и не принимал их в расчет.

В возрасте двадцати лет Китченер сражался в качестве волонтера во французской армии в 1870 году и прекрасно говорил по-французски. Питал он или нет после этого какие-либо особые симпатии к Франции — неизвестно, но поклонником французской стратегии не был. Во время событий в Агадире он заявил Оборонному комитету империи, что немцы «разделаются с французами, как с куропатками». Он, однако, направил Комитету послание, как свидетельствует лорд Эшер, в котором сообщал, что «если они воображают, что он собирается командовать армией во Франции, то пусть они сначала отправятся к черту».

То, что в 1914 году Англия поручила ему Военное министерство и таким образом поставила себе на службу единственного человека, который был готов настаивать на подготовке к длительной войне, было сделано не из-за его убеждений, а из-за престижа, которым он пользовался.

Не обладая талантом бюрократа из административного учреждения и не имея вкуса к «зеленой тоске» заседаний кабинета министров, после привычного проконсульского «пусть будет так», Китченер приложил все усилия, чтобы избежать уготованной ему судьбы. Правительство и генералы, более знакомые с отрицательными качествами его характера, чем с его даром предвидения, были бы рады, если бы он вернулся в Египет, но не могли обойтись без него. Его назначили военным министром не потому, что его суждения не были похожи на точку зрения других, а потому, что его присутствие было необходимо, чтобы «успокоить общественное мнение».