Жизнь в балете. Семейные хроники Плисецких и Мессереров - Азарий Плисецкий

Напрасно Майя обивала пороги дирекции. Отвечали ей одно и то же: «Вы необходимы театру!» Сильные мира сего, добиться приема у которых стоило большого труда, рассыпа́лись в комплиментах, обещали разобраться, но дело с мертвой точки не сдвигалось. Бесконечные письма-прошения не удостаивались ответа. Попало и семье. Алик также оставался невыездным. Меня же после окончания хореографического училища не взяли в Большой театр, о чем я уже рассказывал. Майя страшно переживала, но поделать ничего не могла. В сложившейся обстановке ей даже пришла в голову шальная мысль бросить Большой и перебраться в Тбилиси, куда ее давно звал Вахтанг Чабукиани, руководивший балетной труппой Грузинского театра оперы и балета имени Палиашвили. Все изменили знакомство с Родионом Щедриным, которое произошло в доме Лили Юрьевны Брик, и последовавший за знакомством роман.

Мы с Аликом обрадовались появлению в нашем доме Щедрина. Приняли его как третьего брата. Подкупали не только природное обаяние, легкость и талант, но и сходство увлечений. Так же как мы с Аликом, Щедрин любил лодки, автомобили, водные лыжи, занимался спортом, поэтому общий язык с новым ухажером сестры был найден моментально. К тому же ему удалось невозможное — укротить стихию по имени Майя, за что к нему сразу очень прониклась и мама. Она непрестанно переживала за дочь, буйный и взрывной характер которой часто толкал ее на необдуманные поступки. Когда Майя «взбрыкивала», мама обреченно констатировала: «Ну, вот, Майечке опять вожжа под хвост попала». Щедрин с самого начала уверенной рукой взялся за эти вожжи и всю их с Майей совместную жизнь мастерски справлялся с ее неконтролируемым и спонтанным характером.

Несмотря на то что к нашей маме Щедрин относился с большим уважением, любил при этом цитировать Лилю Брик, сказавшую однажды: «У Майи есть один существенный недостаток — у нее слишком много родни».

Придерживаясь того же мнения, Родион не только сам сторонился наших многочисленных родственников, но и постепенно отгораживал Майю от людей, окружавших ее всю жизнь.

Непросто складывались отношения у Щедрина и с собственной матерью. Она работала старшим экономистом в бухгалтерии Большого театра, звали ее Конкордия Ивановна. По сути своей она была настоящей Дискордией, ибо согласия в их семье не существовало. Однако, несмотря на семейные распри, она очень ревновала Родиона к Майе и поначалу всячески противилась их связи. Как и каждая мать, она была абсолютно уверена, что находиться рядом с ее сыном — большая честь, которой достойна не каждая женщина. Когда же, вопреки желанию Конкордии Ивановны, Родион и Майя все-таки расписались, она стала завидовать успехам Майи, получавшей все свои звания раньше Щедрина.

Благодаря Родиону с Майи сняли ярлык шпионки. Вообще в то время молодая поросль советских композиторов пользовалась широким признанием. Александра Пахмутова, Микаэл Таривердиев, Андрей Петров были знаковыми героями оттепельного поколения. Поэтому брак с одним из самых молодых членов Союза композиторов позволил Майе стать более благонадежной в глазах номенклатуры. Щедрин сам от имени Майи написал письмо Хрущеву, очень личное и убедительное, и сумел через Евгения Петровича Питовранова, заместителя председателя КГБ, передать его прямо в руки Никите Сергеевичу. Расчувствовавшийся Первый секретарь ЦК КПСС, прочитав покаянное послание, положил конец преследованиям Майи со стороны КГБ и дал отмашку выпустить ее вместе с балетной труппой Большого театра на гастроли в Америку в 1958 году. Приняли в театр после девятимесячного простоя и меня, поскольку все, происходящее с сестрой, неизменно аукалось и мне.

Майя любила повторять: «Щедрин дарил мне не бриллианты, а балеты и удержал меня на плаву». Но в то же время она вспоминала один из разговоров с Лилей Брик, когда Родион обронил:

— Я все делаю для Майи, все!

— Но и для себя тоже, — ни секунды не задумываясь, заметила проницательная Лиля Юрьевна.

И действительно, то, что произведения Родиона в таком количестве оказались на сцене Большого театра, в значительной степени заслуга Майи. Как прима-балерина она могла позволить себе выбирать репертуар, и неудивительно, что она отдавала предпочтение сочинениям супруга, которые, возможно, не всегда были идеальны для балета. Исключение — «Конек-горбунок» и «Кармен», но тут имя Щедрина стоит рядом с гением Бизе, чью музыку он существенно переработал. К слову сказать, нам с Аликом не единожды доводилось переносить «Кармен» на сцены многих театров нашего бескрайнего государства. Поскольку я сам танцевал Хозе, то передавал хореографию Альберто Алонсо практически из первых рук. Алик занимался солистами и кордебалетом. «Кармен» мы ставили в Киеве, Одессе, Харькове, Свердловске, Уфе… Это был налаженный конвейер, который очень приветствовал Щедрин, поскольку множилась слава его балета. В шутку я говорил:

— Вот что значит советская власть плюс карменизация всей страны!

Балеты Щедрина давали Майе возможность не зависеть от главного балетмейстера театра Григоровича, отношения с которым в какой-то момент окончательно испортились, хотя переход Юрия Николаевича в Большой театр из Кировского первоначально ею приветствовался. Леонид Михайлович Лавровский почти ничего не ставил, а Григорович был молодым перспективным хореографом, имевшим к тому времени за плечами две замечательные постановки в Ленинграде: «Каменный цветок» и «Легенда о любви». Когда возникла идея перенести «Легенду о любви» на сцену Большого, Фурцева вызвала Майю и сказала:

— Если вы будете танцевать в этом спектакле, Григорович сюда приедет, если нет — пусть остается в Кировском.

Майя, возлагавшая большие надежды на нового балетмейстера, с жаром подтвердила свое участие в «Легенде о любви». Правда, танцевала она этот балет недолго. Вскоре после премьеры возникли проблемы со спиной, и больше она в этом спектакле не участвовала. Но Юрий Николаевич уже стал главным балетмейстером Большого театра.

Их дальнейшее расхождение обросло разными мифами, но суть конфликта, на мой взгляд, лежит на поверхности. Григорович в ущерб Майе выдвигал на центральные роли обожаемую им Наталью Бессмертнову, на которой женился в 1968 году. Во Франции на один из ответственных спектаклей он вместо Майи поставил Бессмертнову. Этого она не могла простить. Конфронтация началась с банальной истории, а закончилась настоящей войной. Обиды росли как снежный ком. Это касалось не только Майи, но и Володи Васильева, и Кати Максимовой, и Мариса Лиепы, с которыми у Григоровича начались персональные конфликты. Он ссорился с людьми, принесшими ему славу.

Я помню, как Марис приходил в кабинет Юрия Николаевича с просьбой дать ему ту или иную партию, но получал в ответ:

— Марис, я вас в этой партии не вижу.

Лиепа выходил из кабинета Григоровича страшно расстроенный. Немилость со стороны художественного руководителя стоила ему здоровья.

Если проследить хронологию постановок Григоровича, то можно отметить, что каждый новый балет, созданный им, был слабее предыдущего. Повторить успех новаторских «Каменного цветка» и «Легенды о любви» ему не удалось. Его балеты, выполненные в памфлетном жанре, при всей своей яркости, не стали новой страницей в хореографии. Однако и «Спартак», и «Иван Грозный», являвшиеся вершиной соцреализма, стали на долгие годы эмблемой Большого театра. Последним спектаклем, поставленным Григоровичем на прославленной сцене, был «Золотой век», на который даже сочинили эпиграмму: