Жизнь в балете. Семейные хроники Плисецких и Мессереров - Азарий Плисецкий

Валя отличалась довольно резким характером, поэтому, когда Майя возвращалась в Мадрид и начинала вмешиваться в проделанную без нее работу, та твердо отстаивала свои позиции. Майя в свою очередь, пользуясь высоким положением художественного руководителя, крушила все наши наработки. Разумеется, эти обстоятельства не способствовали ни рабочим, ни тем более дружеским отношениям. Майя откровенно не любила Валю. А поскольку мне приходилось больше всего работать с Савиной, автоматически доставалось и мне.

Когда двухлетний контракт Майи с Испанским национальным балетом закончился, его не стали продлевать. Собственно, речь и не шла о длительном сотрудничестве. К тому же Майя как главный балетмейстер очень дорого обходилась бюджету страны. Контракт гарантировал не только достойный гонорар, но и проживание в лучшем номере пятизвездочного отеля, а также круглосуточное обслуживание автомобилем класса люкс с персональным водителем. В прессе регулярно появлялись статьи с заголовками «Во сколько обходится Испании Майя Плисецкая?». Журналисты подсчитывали, сколько, например, стоит большой черный «мерседес», который часто стоял в бездействии. Водитель, испанец двухметрового роста по имени Карлос, всякий раз, задавая Майе вопрос «Я Вам понадоблюсь еще?», получал в ответ: «Подождите, я еще не знаю».

Будучи натурой спонтанной, Майя практически никогда не могла спланировать свое время. Водитель ждал часами, а часы простоя стоили денег…

После отъезда Майи из Испании я еще некоторое время оставался в театре. Давал классы уже под руководством Начо Дуато, которого, к слову сказать, сам предложил Майе пригласить в театр. Почему именно его? Я прекрасно знал, какое количество способных испанских танцовщиков, не сумев найти работу на родине, уезжают за границу. И мне казалось логичным и правильным появление в театре испанского хореографа, с которого началось бы формирование на сто процентов испанской труппы. Ведь в Испании обязательно должен был быть свой балет, такой же как в «Ла Скала» или в «Гранд-опера». При разработке плана на новый сезон я вспомнил о Начо Дуато, своем ученике из школы «Мудра», который в то время жил и работал в Голландии.

Начо приехал в Мадрид в тот самый момент, когда у Майи заканчивался контракт с театром, и вскоре был назначен художественным руководителем Национального балета Испании. Вступив в должность, первое, что он сделал, вопреки моему желанию создать действительно национальный балет, так это отстранил от работы танцовщиков классического репертуара, а с оставшейся частью труппы стал заниматься исключительно современной хореографией. Почти не работавшие классики получали зарплату, томились в бездействии и горько шутили по этому поводу: «У нас были русские, которые хотели создать испанский балет, а пришел испанец и всех разогнал».

Охлаждение в отношениях с Майей после Испании продолжалось еще некоторое время. Но в конце концов оно сменилось сближением, ведь после ухода из жизни Алика и мамы мы были друг для друга самыми родными людьми.

В последние годы жизни Майи мы виделись особенно часто. Они с Щедриным каждый год приезжали на Музыкальный фестиваль в Вербье, который находится в полутора часах езды от Лозанны, где я жил. Моя жена Люба возила Майю по магазинам, где та покупала новые наряды, бесконечные кремы и главным образом обувь, которую, впрочем, никогда не носила. Возвращаясь из магазина с очередной парой, она примеряла ее и тут же откладывала, потому что находила в обновке какое-то неудобство. И продолжала ходить в одних и тех же туфлях на небольшом каблучке, к которым привыкла. Майю страшно увлекал сам процесс покупки. Она обожала магазины, обожала покупать. Такой она была с детства и не поменялась до конца жизни.

Я помню мамин рассказ о том, как они с Майей в канун Нового года ехали в трамвае мимо Большого театра. Маленькая Майя, сидя у мамы на коленях, завороженно глядела в окно на святящиеся гирлянды, которыми была украшена праздничная Москва, и решительно сказала: «Надо купить!»

Это «надо купить», произнесенное в детстве, она пронесла через всю жизнь. Скольких трудов стоило увести ее из какого-нибудь магазина! Помню, как в Нью-Йорке, во время легендарных гастролей Большого театра в Америке в 1962 году, за несколько часов до самого первого спектакля «Лебединое озеро» Майя по дороге в театр предложила зайти в «Мэйсис». Этот знаменитый универмаг, расположенный на 8-й авеню, находился как раз недалеко от старого здания «Метрополитен-оперы».

— Майя, но ведь скоро спектакль, — напомнил я.

— Заскочим буквально на пять минут, — клятвенно заверила меня Майя.

В итоге за полчаса до спектакля я нашел ее на первом этаже «Мэйсис», где она стояла в отделе нижнего белья и категорически отказывалась уходить. Слава богу, что в первом акте «Лебединого» ей не нужно было на сцену. Но я опаздывал уже очень и очень!

А однажды к нам в Испанию, во времена Майиного руководства Национальным балетом, приехал Боря Мессерер. И Майя потащила его с собой по магазинам. Он потом рассказывал, что, примерив в одном из бутиков жакет алого цвета, она, поглядев в зеркало, удовлетворенно констатировала:

— Это то, о чем я мечтала.

В следующем магазине, увидев на витрине жакет, практически ничем не отличавшийся от того, что был куплен до этого, Майя вновь повторила:

— Это то, о чем я мечтала!

Майя купила и его!

— Эти туфли — то, что мне нужно, — говорила она в третьем бутике, прохаживаясь перед зеркалом в новых лодочках.

Дома эти туфли навсегда ставились на полку.

Одеваться Майя предпочитала у Пьера Кардена, которого очень любила, выделяя из всех законодателей мод. Тот отвечал ей полной взаимностью и создавал туалеты, которые она не только носила в жизни, но и в которых танцевала на сцене. Карден часто принимал Майю у себя. Я помню, как однажды мы приехали с ней в Париж и произошла какая-то накладка с гостиницей — нам негде было остановиться. Тогда Пьер предложил нам свою квартиру в доме напротив Лувра. Он предупредил, что там давно никто не жил, однако деваться нам было некуда. Когда мы пришли в квартиру, то невольно ахнули: пыль, скопище каких-то японских комодов, горок, шкафов… Она напоминала скорее склад антиквариата, нежели жилое помещение. Я тут же взялся за тряпку и щетку, чтобы навести хотя бы символический порядок. А потом пришел сам Карден с молотком и приколотил шторы к пыльным окнам, чтобы дневной свет не мешал Майе высыпаться.

Когда Майя с Щедриным переехали в кооперативный дом Большого театра на улице Горького, ныне Тверской, они решили одну из комнат приспособить для занятий. Большая комната выходила окнами на улицу Горького, там встал рояль Щедрина. Во второй комнате была спальня. А третью оборудовали станком и большим зеркалом до пола. Но скоро она превратилась в кладовку, набитую чемоданами, распакованными и нераспакованными сумками, ворохами вещей… Отыскать что-либо в этой комнате не представлялось возможным, а уж о том, чтобы заниматься в ней, и речи не было.

При этом Майя никогда не привязывалась к вещам и была очень щедра, порой даже слишком. Она без лишних раздумий вынула из ушей бриллиантовые серьги и подарила их Сильви Гиллем, которая поразила ее своим выступлением. А однажды сняла со стены рисунок Шагала с подписью автора и вручила его ошеломленному Ролану Пети.