Очерки русского благочестия. Строители духа на родине и чужбине - Николай Давидович Жевахов

себе желание одного-двух вожаков общества, купивших себе влияние на последнее рюмкою водки или нахальством своим. Общество же само по себе настолько инертно и неподвижно, что в редких случаях станет протестовать пред лицом «мира» против явно даже несправедливых требований этих вожаков. В таких случаях оно столько же инертно, сколько, по скромности своей, и нерешительно, и далеко не всякий крестьянин, особенно из лучших, наберется храбрости открыто высказать свое мнение пред лицом всего «мира». И только когда обнаружится, что тот или иной приговор явно нарушил интересы отдельных крестьян или же всего общества, и народ стонет уже под гнетом такого приговора, выгодного только небольшой горсти вожаков общества, тогда только начинаются жалобы земскому начальнику, слышатся мольбы уничтожить такой приговор.

– Я здався на мир, а воно он що.

– Да ты руку давал?

– Да давал, да хиба ж я знав, що воно ось як буде.

Иногда нет никакой возможности помочь таким дядькам, и интересы общества, столько же по инертности его, сколько по его невежеству, сильно страдают. Однажды, возвращаясь со схода, я заметил подходившего к сборне крестьянина, не участвовавшего на сходе, и, указывая ему на то, что народ почти уже разошелся, спросил его о причинах опоздания.

– Да, звыняйте, ваше высокосиятельство, опызьнывсь трохи, – ответил он мне, и так уморительно, что я, при всем желании указать ему на его проступок, не решился даже сделать ему примерного замечания. Явиться на сход с опозданием часа на 3–4, явиться после решения всех дел и сказать затем: «Опызьнывсь трохи» может только наш русский простодушный крестьянин, по самой природе своей не чувствующий никакого влечения к самоуправлению, в какой бы форме таковое ни выражалось.

Волостные сходы значительно упорядоченнее как потому, что на них обязательно присутствует волостной старшина, а нередко и земский начальник, так и потому, что число участников схода меньше.

В то время как на сельских сходах участвуют от 100 до 1000 человек, число участников волостного схода редко превышает 100–200 человек. Присутствие на сходе земского начальника оказывает магическое действие на общество. Крикуны стушевываются, наиболее скромные приобретают уверенность в защите их от произвола вожаков общества, и дела решаются прекрасно. Личность руководителя схода играет при этом громадную роль, и если общество доверяет своему руководителю, будет ли это волостной старшина или земский начальник, то не только не производит на сходе никаких беспорядков, a, напротив, не проявляет даже никакой инициативы и, отдавая себя всецело в распоряжение такого руководителя, предоставляет решение всех вопросов его усмотрению. Получив однажды предложение губернатора дать свое заключение по существу ходатайства одного из ссыльно – переселенцев, обратившегося с прошением к министру внутренних дел о разрешении ему возвратиться на родину, и выехав на сход для опроса общества, я услышал в ответ на свой вопрос, желает ли общество принять обратно в свою среду сосланного им крестьянина? – крики: «Несогласны, несогласны».

Указав затем, что общество много бы выиграло, если бы вообще не церемонилось с порочными членами своего общества и вместо того, чтобы чувствовать свою зависимость от них, давало последним возможность чувствовать силу всего общества над ними, что сосланный ими крестьянин несомненно заслужил такое наказание, так как иначе общество не принимало бы на себя расходов, связанных с выселением его, но что в данном случае общество, в виду преклонных лет его, ничем не рискует, я спросил: «А может быть, захотите дозволить старику в последний раз, перед смертью, посмотреть на родные места: старик уже он, восьмой десяток доживает, кому он теперь страшен? А, видно, очень уж хочется ему вернуться на родину, умереть в родном селе».

«Согласны, согласны», – как один человек крикнула толпа, оглушая воздух. Мало этого, проснулось в толпе доброе, хорошее чувство: один пред другим стали они доказывать, что грешно не позволить старику вернуться домой, что совсем уж он не такой дурной человек, и в своем увлечении дошли до того, что готовы были признать у старика наличность совершеннейших нравственных качеств и вызвать у других вопрос: зачем его сослали?

Но стоило бы мне сказать, в заключение, что наверное старик недаром был сослан обществом, чтобы вернуть прежние крики «не согласны».

Что следует отсюда?

Ломать всё здание крестьянского строя?

А не упорядочить ли только?

Письмо IV

Крепостное право наложило столь резкий отпечаток на крестьян, что нужно еще много времени для того, чтобы, с приобретением гражданской свободы, они приобрели свободу личности, инициативу и самодеятельность свободных людей.

В этом отношении крестьянин нашего времени ничем не отличается от крестьянина эпохи крепостного права: он так же инертен, так же неподвижен и несамостоятелен, как и 40 лет назад.

И неудивительно! Одна свобода без образования и не могла пробудить в нем самосознания, развить ту самостоятельность, которая бы сделала его менее зависимым от опутывающих его нитей невежества. Крестьяне по-прежнему беспомощны, и каждый по-своему ищет себе руководителя и советника. Влияние крепостного права, воспитавшего целые поколения народа в духе недоверия и озлобления к помещикам, как к таковым и как к представителям общего сословия интеллигенции, всё еще настолько сильно, что для того, чтобы ослабить его, усилия извне недостаточны. Здесь нужно разумное доверие крестьян, единственно возможное при условии поднятия общего уровня народного развития. Отличительные признаки невежества – чрезмерная самонадеянность и уверенность в себе и совершенное недоверие к мнению другого – находит свое полное выражение в крестьянском быту. Крестьянин охотно проникается доверием к своему однообщественнику, от которого не требует никаких доказательств доверия к себе; еще более охотно верит тому представителю четвертого сословия пиджачников, кто, сбросив с себя свитку, пожинает лавры городской жизни, и в то же время относится крайне недоверчиво ко всякому интеллигенту, так как с трудом допускает возможность искренних намерений со стороны этого последнего.

Кто знает, быть может, в этом недоверии и заключается главный тормоз прогресса деревенской жизни во всех ее видах! Но если это так, то ясно, что никакие внешние мероприятия не приведут к цели до тех пор, пока не будет устранена первопричина всех причин, до тех пор, пока не будет ослаблено недоверие крестьянина к интеллигенту, и не будет дано ему развития для возможности различать в среде этих последних своих друзей. Как ни грустно, но в настоящее время влияние интеллигенции парализуется противоположным влиянием, которое, не говоря уже о прочих причинах, сильнее потому, что интеллигенции в деревне меньше. То отношение крестьянства к интеллигенции, которое не носит на себе отпечатка явного недоверия и не проявляется ни в каких резких формах недовольства, еще ничего не говорит в пользу