В огонь и в воду - Амедей Ашар

— Милая тетушка, мне очень хочется уехать из Парижа сейчас же… Не правда ли, вы меня так любите, что не откажете?

Маркиза, в самом деле очень любившая племянницу, тоже ее поцеловала и ответила:

— Правда! Теперь настает такая пора, когда Париж особенно скучен: все порядочные люди разъезжаются… Вы, кстати, не приглашены на первую поездку в Фонтенбло… В самом деле, почему бы не исполнить ваше желание?

Орфиза поцеловала маркизу и продолжала:

— В таком случае, если угодно, чтобы не терять времени, уедем завтра.

— Пожалуй, завтра.

Орфиза в самом деле не потеряла ни одной минуты. На следующий же день четыре сильных лошади понесли карету с племянницей и теткой.

Через несколько часов маркиза была немного удивлена, не узнавая дороги, по которой всегда ездила в замок Орфизы в окрестностях Блуа.

— Уверены ли вы, Орфиза, что люди не сбились с дороги? — спросила она.

— Они-то? Я пошла бы за ними с завязанными глазами. Не беспокойтесь, тетушка.

Таким образом они миновали уже Мо и Эперне, как вдруг однажды утром маркиза узнала, что они только что выехали из Шалона.

— Боже милосердный! — вскричала она. — Эти разбойники нас увозят бог знает куда! Надо позвать на помощь! Они хотят нас похитить… Надо кричать!

— Успокойтесь, тетушка: эти добрые люди вовсе не похищают нас, а только повинуются.

— Кому?

— Мне.

— Но куда же мы едем?

— В Вену.

Маркиза просто обомлела. Так близко от турок! И что за странная мысль пришла Орфизе — подвергать их обеих такой опасности? Но, когда ей заметили, что в Вене она будет иметь случай представиться ко двору императора, добрейшая маркиза успокоилась.

Вернемся же в Париж, где обязанности по званию и расчеты честолюбия удерживали Олимпию Манчини.

Если бы Гуго поменьше носился в облаках, когда возвращался от Орфизы в особняк Колиньи, он мог бы заметить, что за каждым его шагом следит какой-то плут, не теряя его ни на одну минуту из виду. Этот шпион, хитрый, как обезьяна, и лукавый, как лисица, был преданным слугой графини де Суассон. Карпилло очень нравилась служба у графини.

Когда женщина с характером Олимпии вступала на какой-нибудь путь, она шла до самого конца, не останавливаясь ни перед чем. Брискетта не ошиблась: то, что гордая обергофмейстерина королевы называла изменой, нанесло жестокую рану самолюбию фаворитки. Уже после разрыва, под влиянием раздражения, она принялась вспоминать поступки и слова графа и подвергать их подробнейшему анализу. Не была ли она просто звеном в интриге, имевшей целью начальство над венгерской экспедицией?

Мысль об этом пришла Олимпии в голову в самую ночь разрыва с Гуго. Гордый ответ Гуго, которому она пожертвовала всем, превратил эту догадку в полную уверенность. Но ей нужны были доказательства, и она поручила Карпилло следить за Монтестрюком.

Вдруг ей вспомнилась принцесса Мамиани, с которой графиня де Суассон была дружна как с соотечественницей. Однажды вечером в Лувре Олимпия заметила на ее лице такое волнение, что вовсе не трудно было догадаться о его причине. Кроме того, она слышала от самой принцессы, что та очень приятно провела время в замке Мельер, где и Гуго был принят герцогиней д’Авранш.

Зазвать принцессу к себе было нетрудно; при первом же случае Олимпия ее удержала и обласкала, употребив весь свой гибкий ум, все свое искусство на то, чтобы добиться ее доверия. Леонора, которую чувство к Гуго поразило, как удар молнии, просто не могла устоять перед искушением слышать имя любимого человека, говорить о том, как они встретились. Кто знал ее во Флоренции, в Риме, в Венеции, блестящую, высокомерную, веселую, и кто встретил бы ее теперь в Париже, серьезную и задумчивую, тот не узнал бы ее.

Олимпия всего раза два поговорила с Леонорой и узнала все подробности пребывания графа де Монтестрюка у Орфизы. Она еще обстоятельнее расспросила принцессу и убедилась, что целью всех усилий Гуго де Монтестрюка, мечтой всей его жизни, одним словом, его золотым руном была Орфиза де Монлюсон, герцогиня д’Авранш.

Через несколько дней после отъезда Монтестрюка, за которым так скоро последовал отъезд Орфизы де Монлюсон, принцесса Мамиани была приглашена графиней де Суассон и застала ее сидящей перед столом. На столе стояли два флакона вроде тех, в которых придворные дамы держали духи, а в хрустальных чашах были золотые и серебряные булавки Олимпии. Она играла этими булавками; не вставая при появлении Леоноры, она сделала ей знак сесть рядом и продолжила опускать дрожащей от злобы рукой одну булавку за другой во флаконы. Они выходили оттуда, покрытые какой-то густой сверкающей жидкостью, как будто жидким огнем.

— Вы позвали меня любоваться этими булавками? — спросила принцесса, собираясь взять одну из булавок.

Графиня схватила ее за руку и сказала:

— Эти булавки убивают… берегитесь!

— Что это за шутка? — продолжала принцесса, пораженная, однако же, свирепым выражением лица и сжатых губ Олимпии.

— Хотите доказательств? Это будет и коротко, и нетрудно, будет стоить только жизни вот этому попугаю. — И пальцем она указала на прекрасного, белоснежного попугая с золотым хохолком.

Потом, улыбаясь и взяв в одну руку конфетку, а в другую — золотую булавку, она позвала птицу. Приученный есть сладости из рук графини, попугай прыгнул на стол и с жадностью вытянул шею. Олимпия нежно погладила его по гладким перьям и слегка уколола ему шею концом булавки.

Попугай даже не вздрогнул; ни одна капля крови не оросила его белых перьев. Его рубиновые глаза блестели по-прежнему, а крепким клювом он ломал на мелкие кусочки полученную конфетку и глотал их с наслаждением. Прошло две, три минуты. Вдруг он сделал шаг, раскрыл крылья, упал и больше не двинулся.

— Посмотрите, — сказала Олимпия, подталкивая бедного попугая к принцессе, — он мертв!

Леонора подняла теплое еще тело; голова и лапы висели без движения.

— Ах! Это ужасно! — воскликнула она.

— Совсем нет — это полезно. Когда вы вошли, я думала, какие услуги могут оказать эти хорошенькие булавки! Они в одно и то же время украшение и оружие.

Принцесса смотрела на булавки с любопытством и со страхом.

— Не все смертельны, — прибавила графиня де Суассон. — Золотые убивают, а серебряные только усыпляют. — Она взглянула на принцессу и спросила с полуулыбкой: — Не хотите ли этих булавок? Мало ли что может случиться?.. Вероятно, когда-нибудь они вам пригодятся. Вот они, возьмите! У какой женщины не бывает проклятых часов, когда она хотела бы призвать на помощь забвение!

— Вы, возможно, правы… Если я попрошу у вас две булавки, вы мне дадите?

— Берите хоть четыре, если хотите.