Черная Жемчужина - Марго Арнелл

выпитый эликсир должен был вернуть ей немного живительной энергии.

– Это мучило тебя…

Искреннее беспокойство во взгляде Джеральда окрыляло лучше любых колдовских эликсиров.

– Как и тебя мучает то, что ты удерживаешь Путеводную нить, – парировала Кэйла. – Боль – не самая высокая плата за возможность избавить человека от Скверны.

– Хорошо, что ты его спасла, – тихо сказал Джеральд. Они отъехали прочь от пустыря, где все и случилось. – С такой черной душой, почти без единого просвета, Амерей никогда не забрала бы его к себе на небо. Ты спасла его от участи вечно бродить по земле, неслышимым и невидимым для остальных… или участи быть принятой в чертоги Шантарес.

– Шантарес? Это еще кто?

Джеральд наградил ее изумленным взглядом.

– Боже, Денизе… – Внезапно он осекся и продолжил, но уже другим, чуть отстраненным тоном. – Прости. Я ведь даже не спросил – ты наверняка хочешь, чтобы я называл тебя Кэйлой…

Она качнула головой, заслужив еще один удивленный взгляд.

– Люди привыкли воспринимать меня как Денизе, и пусть так все и остается. Если ты при людях начнешь называть меня иначе, может возникнуть недопонимание. И, знаешь… она ведь отдала мне свое тело, и при рождении ее нарекли именно Денизе. У нее нет могилы – ведь я не могу похоронить ту, которая в глазах других людей еще жива. Я должна сохранить память о ней хотя бы тем, что сохраню ее имя. Путано объясняю, извини.

– Нет. Я понимаю.

На несколько минут воцарилась тишина, лишь лошади глухо взбивали копытами дорожную пыль.

– Ах да, Шантарес, – спохватился Джеральд. – Многие называют ее демоницей, многие – Темной сестрой. И все же большинство верующих знают ее как единоутробную сестру Амерей, ее темное отражение и темную половину. Существует легенда, что богиня, создавшая этот мир, влюбилась в свое творение – смертного мужчину, и родила от него дочь. А затем увидела, что помимо материнского света в душу дочери закралась и недостойная будущей богине тьма, доставшаяся ей от отца, смертного. Тогда она использовала всю свою силу, чтобы разделить божественное дитя на две половины. Весь свет достался Амерей, вся тьма – Шантарес. Богиня попыталась изгнать темную дочь с небес, но та воспротивилась ее решению и убила собственную мать. И тогда Амерей – та, что никогда не проливает кровь, заперла сестру под землей навеки. Там она и беснуется, приманивая к себе черные души, в надежде, что однажды ее призрачная армия сможет ее освободить. И пусть это невозможно, в каждом веке, в каждой эпохе находятся фанатики, одержимые мечтой посадить на божественный трон Шантарес. А тем, кто попадает в ее чертоги, приходится несладко – она выпивает души непослушных, тех, кто не желает встать на ее сторону в противостоянии с Амерей.

Кэйла качала головой, изумленная его словами. Она привыкла считать Амерей единственной богиней этого мира. Тем поразительнее было услышать об Шантарес – темном ее отражении.

– Значит, такая участь ждет каждого, чья душа нечиста? – тихо спросила она. – Даже если она очернена не по его собственной воле, как это происходит с оскверненными?

– Увы, да. Амерей не может позволить, чтобы в ее сады попали нечестивые – те, кто могут слышать голос Шантарес. А значит, однажды могут посягнуть на жизнь Несущей Свет.

Кэйла молчала, не зная, как реагировать на услышанное. Разве оскверненные виноваты в том, что их коснулась Скверна? Что она искорежила их души, окрасив все мысли и эмоции в черные цвета? Несправедливо. Неправильно.

Но что она, обычная смертная, могла с этим поделать? Божественные законы ей не изменить.

Тем же вечером Кэйла застала самый поразительный закат из увиденных когда-то. Затухающее солнце на фоне алого неба спряталось между скал, а внизу, за обрывом, ловило последние солнечные блики тихое море.

– Какая красота… – восхитилась она.

Не удержавшись, остановила Леди. Сложила из пальцев обеих рук подобие прямоугольника и прищурила левый глаз – порыв, отголосок привычки из той, прошлой жизни.

– Что ты делаешь? – заинтересовался Джеральд.

Кэйла рассмеялась.

– У нас с мамой в моем детстве была такая игра – кто заметит что-то удивительное, делает пальцы так, как будто фотографирует.

– Фото... что?

– Фотографирует. Запечатлевает реальность в том виде, в каком он ее видит. Это как картина, которую... м-м-м... волшебный аппарат переносит на специальную бумагу в одно мгновение.

– В вашем мире же нет магии, – удивился Джеральд.

– У нас есть наука. Чем-то похоже на волшебство, только законы у нее другие. – Улыбнувшись, Кэйла продолжила: – Так вот потом надо было объяснить, почему то, что ты видишь перед собой – необыкновенное. Иногда объяснения были не нужны, например, как сейчас, когда мы заставали какой-нибудь особенно красивый закат. Или лес. Или горы. Но бывали такие мелочи… Вроде девочки, которая кормит бродячую кошку стянутой из дома колбасой. Или парень, который держит зонт над своей старенькой мамой, а сам идет и мокнет под дождем. Или что-то менее очевидное. То, мимо чего так легко пройти и не заметить. Вроде мальчика, который идет с букетом цветов – наверное, хочет подарить их своей маме. Или усталой продавщицы на рынке, которая отдает старенькой бабушке фрукты и не просит денег. Или красивой девушки в красивом платье, которая идет по улице рядом со спешащими куда-то хмурыми людьми и улыбается своим мыслям. Может быть, она влюблена. Может быть, дома ее ждет кто-то особенный... И это тоже волшебство. Просто... видят его не все.

Джеральд слушал как завороженный, а Кэйла не могла остановиться.

– Мама говорила, что природа сама по себе прекрасна. Куда ни повернись, всюду найдешь кусочек красоты, осколок радуги – так она это называла. Куда сложнее разглядеть прекрасное в людях. В шумном душном городе, среди толпы незнакомцев. И если научиться этому – видеть осколки радуги в человеческих сердцах, ты станешь счастливее. Люди, которые не могут различать этот свет... они слепы и несчастны.

– Ты скучаешь по ней, – тихо произнес Джеральд. То ли спрашивая, то ли утверждая.

Кэйла молчала, не зная, как объяснить все то, что чувствовала, потеряв ее. Всю боль, всю горечь и разочарование в высших силах, которые позволили этому случиться. Потому что, потеряв маму, она потерялась сама. Вот были они вдвоем – маленькая, но такая уютная вселенная. А потом мама ушла, и оглянувшись, Кэйла осознала: а вселенная-то пуста.

Иногда слова кажутся такими… искусственными.