Убийство в кибуце - Батья Гур

— Точнее, — сказала она, — два дня в неделю, чтобы он рисовал в студии, которую мы ему предоставили рядом с коровником, а один день — для поездки в Тель-Авив, чтобы он смог учиться.

— Теперь ты узнаешь, что такое кибуц… — произнесла Авигайль.

В зале послышался шум, возникло движение, и несколько человек поменяли свои места.

— Комитет по образованию отказал ему в этом, поэтому мы решили вынести вопрос на общее собрание.

Авигайль подошла к экрану и показала на молодого человека, сидевшего в конце второго ряда, — на нем были шорты, он был длинноволос, в руке дымилась сигарета, он все время оглядывался и тряс головой.

Выступили пять человек. Матильда была последней, она сказала:

— У нас не хватает рабочих рук, и мы не хотим нанимать людей со стороны, а он уже брал отпуск в прошлом году. Ну что тут можно еще сказать?

Сидевшая рядом с ней Гута в знак согласия стала трясти головой.

— Если здесь каждый возомнит, что он художник… — закричала Йохевед.

Молодой человек покраснел от негодования.

— Это просто смешно. У меня уже были выставки картин в городе, и весь мир знает, что я — художник, только вы не хотите этого видеть. Это единственное место, где человек должен стыдиться того, что он художник. — В поднявшемся шуме он снова закричал: — Это единственное место в государстве Израиль, где нужно стыдиться того, что ты художник, потому что искусство — это не производительный труд. Мне вообще не нужно спрашивать у вас разрешения ни на что.

— Минуточку, — вмешался Зив а-Коэн, встав и повернувшись к художнику, — успокойся, пожалуйста, Илан. У меня есть предложение, — сказал он, повернувшись к залу, — давайте будем конструктивными и логичными. — При этих словах Дворка согласно кивнула головой, а художник сидел, дрожа и теребя волосы. — Его жена Дица родом из Хайфы. Они оба живут с нами уже двенадцать лет. Я предлагаю поступить так, как мы уже делали при рассмотрении другого случая. Пусть приедут специалисты из общекибуцного комитета по искусству, посмотрят работы Илана и скажут, что нам делать. Пусть специалисты решат, достоин ли он особого статуса художника.

— Я знаю, о каком случае идет речь, — взорвался Илан. — Приехали эксперты из вашего прекрасного комитета и сказали, что художнику нужно лечиться. Они сказали, что, судя по его работам, он ментально неуравновешен и нуждается в медицинской помощи. Я хочу сказать, — при этих словах вены на его шее надулись, — что сегодня он знаменитый и успешный художник, и стал таким только потому, что покинул кибуц. И я поступлю так же. Я не хочу, чтобы это прозвучало как угроза, — закончил он уже более спокойным голосом, — но вы не оставляете никакого выбора; если те идиоты, которые ничего не понимают в искусстве, сегодня судят обо мне так, как четыре года назад они судили о Йоэле, чьи работы признаны во всем мире, то я не останусь здесь ни за что.

— Товарищи, — сказала Дворка тихим спокойным голосом, как будто вокруг нее не было этого гула, — я хочу кое-что сказать. — Она встала. — Это не единственная возможность избежать несправедливости и достичь равенства, к которому мы стремимся, достичь равновесия между личным и общественным. Давайте лишь предположим, что нет других возможностей для сохранения такого общества, как наше. — Камера показала удивление на лице Гуты. Фаня продолжала вязать, как будто ничего не происходило. — Нам нужны художники, — твердо заявила Дворка, — нам нужны художники и искусство. Мы должны проявлять гибкость. Нам нет смысла создавать препятствия на пути талантливого товарища. У нас хорошая финансовая ситуация, и нет смысла экономить деньги, отказывая в таких просьбах. Возможно, — она посмотрела на группу молодых людей, сидевших перед Товой, — возможно, вместо того, чтобы рассматривать вопросы о совместном проживании детей и родителей и о выделении средств на реализацию проектов в духе времени, нам нужно изменить отношение к личности.

— И что ты предлагаешь, Дворка? — спросила Шула с выражением замешательства на лице.

— Я хочу, чтобы мы рассмотрели этот вопрос с иных позиций, — спокойно сказала Дворка. Матильда села, а Зив а-Коэн взял ее за руку, чтобы успокоить.

Члены кибуца проголосовали за то, чтобы отложить рассмотрение этого вопроса, и Шула готовилась перейти к следующему пункту в повестке дня. Но в этот момент Илан Т., глядя на Матильду, вновь взорвался:

— Только Оснат питала хоть какое-то уважение к художникам, она любила искусство и понимала его.

— Мы скорбим о ней, — сказал Зив а-Коэн, — но здесь много и других людей, которые уважают художников, и мы должны все вопросы на общем собрании решать по-товарищески. Есть и другие вопросы, которые нам следует рассмотреть. Не говори того, в чем ты будешь потом раскаиваться, Илан, — это все-таки твой дом.

По телевизору не было слышно, что ответил ему Илан, но они с женой встали и направились к выходу. Остальные притворились, будто ничего не произошло, и быстро проголосовали за прием семьи из Яффы, которые уже полтора года имели статус кандидатов.

Теперь оставалось решить только один вопрос. Шула повернулась к Моше и дала ему слово. Авигайль изменила позу в кресле, нервно заерзала и, вытянув ноги, замерла. Михаэль закурил еще одну сигарету. Напряжение, растущее в зале, стало передаваться и им, в эту маленькую комнату, где плотно завешанные окна создавали иллюзию пещеры.

— Всего две недели назад, — начал Моше, чье лицо было бледнее обычного, — мы потеряли Оснат. — В зале возникла гнетущая тишина. Зив а-Коэн и другие члены комитета кибуца опустили головы. Дворка сидела неподвижно. — Смерть Оснат оказалась для нас ударом, от которого мы еще не оправились. — Михаэль заметил, что он подглядывает в бумажку, которая лежала у него на коленях. — Нам потребуется еще много времени, чтобы мы пришли в себя… Но сегодня я хочу, чтобы мы поговорили не об этом, а о том, что я бы назвал делом всей ее жизни.

Зал застыл. Были слышны только голос Моше и его дыхание.

— Прежде чем продолжить, я хочу сказать, что мы полностью доверяем Джоджо, у нас нет никаких сомнений относительно его невиновности, и, пока нам не докажут обратное, мы не верим в то, что он мог совершить какое-то преступление.

Йохевед что-то прошептала Матильде.

Михаэль посмотрел на Авигайль, которая не сводила глаз с экрана. Он знал, что она чувствует, как он на нее смотрит. Когда она снова прислушался к телевизору, Моше уже говорил:

— Простите мне такие выражения, но по-другому я это сказать не могу. Меня смерть Оснат заставила думать более конкретно о том, что жизнь коротка. А потом этот инфаркт у Аарона Мероза, которого многие из вас помнят. Похоже, что наше поколение собирается сойти со сцены раньше, чем мы успеем что-либо совершить. — Кто-то крикнул, но Моше, не обращая на крик внимания, произнес: — Пожалуйста, не мешайте мне и не прерывайте меня, потому что мне и без этого очень тяжело говорить. — В наступившей тишине Моше, судя по всему, снова собирался с силами. Михаэль отметил, что его широкие ладони совершенно не дрожат. Только бледность и частое тяжелое дыхание выдавали его нервозность. — Конечно, скоропостижная смерть Срулке не дает нам думать по-другому. Не хочу сказать, что мы вообще ничего не успели сделать, но настало и наше время оставить после себя какой-нибудь след, как это сделало поколение наших родителей. Пока Оснат была с нами, я не чувствовал это так остро, как сейчас. А теперь, когда ее нет, у меня возникло острое чувство того, что зовется предназначением. Мне кажется, что Оснат… что мы должны завершить то, что начала она.