Слова, из которых мы сотканы - Лайза Джуэлл

– Впрочем, ты была права насчет ребенка, – начал он. – Я размазня. Ненавижу себя. Каждое утро, когда я просыпаюсь и смотрю в зеркало, то вижу ее глаза, понимаешь? Такие же глаза. Каждое утро она смотрит на меня из зеркала и говорит: «Ты неудачник». И она права.

Лидия смотрела на него, пока он говорил, и представляла себя в его возрасте. Она думала о своей жизни в университете, когда разливала пиво, возилась с тестовыми трубками и держалась подальше от остального мира. Смогла бы она заботиться о ребенке? Смогла бы она заботиться о больном ребенке? О собственном ребенке? И более того, захотела бы она этим заниматься?

Дин не был неудачником, но она не могла ему это объяснить. Зато она могла показать это. Поэтому она промолчала, и остальное время, пока поезд с возрастающей скоростью катился по направлению к Уэльсу, прошло в умиротворенном молчании.

Было тепло, когда они вышли на улицу. Лидия не ожидала, что будет так тепло. Она сбросила кардиган и обвязала его вокруг талии. Дин водрузил на голову бейсбольную кепку, и они направились к стоянке такси.

Несмотря на высокую влажность, по спине Лидии пробежал холодок. Она гадала, сколько часов провела когда-то на этой стоянке в Кардиффе. Лидия моментальными кадрами видела себя в семнадцать, восемнадцать, девятнадцать лет. Она видела себя в поношенной кожаной куртке и Арни у своих ног, в голубой бандане и потрепанном веревочном ошейнике. Лидия видела себя в еще более юном возрасте, под руку с отцом, возвращавшихся домой после утомительной поездки в Бангор для прощания с бабушкой, которая умирала в постели в своей передней гостиной. Лидия шла бок о бок с десятками более ранних вариантов самой себя и всем сердцем ощущала то уныние и одиночество, которые испытывала каждый раз, когда бывала здесь. Кроме последнего раза. Она видела себя тогдашнюю, недавно получившую аттестат, освобожденную от семьи и своего прошлого, с нехитрыми пожитками в чемодане, с челкой, подстриженной по последней моде. Дикси была рядом с ней, они садились на поезд, отправлявшийся из Уэльса в Лондон.

Лидия поклялась самой себе и Дикси, что больше никогда не вернется сюда. Она помнила, как сидела в поезде, попыхивала сигаретой, глядя в окно, и говорила Дикси: «Это лучший момент в моей жизни».

На мгновение Лидия прокляла себя за нарушение собственной клятвы и за то, что она осквернила тот священный момент, случившийся восемь лет назад. Но потом Лидия посмотрела на брата, худого и сутулого, сопровождавшего ее к стоянке такси, и вспомнила, зачем она вернулась сюда.

– Вы не могли бы подбросить нас до Тонипанди? – обратилась Лидия к водителю, складывавшему выпуск «Пенарт таймс».

Водитель невыразительно посмотрел на нее и включил таксометр.

– Что вам там понадобилось? – спросил таксист минуту спустя, глядя на нее в зеркало заднего вида.

– Да ничего особенного, – сказала она. – Родственники.

– А. – Он понимающе кивнул. – Тогда понятно.

– Если не возражаете, мы вас наймем на целый день. У вас есть суточный тариф?

– Восемьдесят фунтов, – лаконично отозвался он и выключил счетчик.

Лидия была рада присутствию Дина: это позволяло не беспокоиться о разговоре с водителем. Она показывала брату местные достопримечательности. «Здесь я работала в баре, когда была студенткой. Сюда мы пришли за моим щенком, когда мне было восемь лет. Это рынок, где работал мой отец. Вот место, где подают лучшую рыбу с чипсами. Вот холм, где я впервые попробовала курить».

– Ты курила? – спросил он, быстро повернув голову и посмотрев на нее.

– Да, было время.

Он неуверенно улыбнулся:

– Ты никогда не рассказывала мне об этом.

– А чего ты от меня ожидал? «Привет, я Лидия, когда я была студенткой, я временами курила перед занятиями»?

Она смотрела, как сцены из прошлого пролетают мимо за окошком такси, а потом оцепенела, когда вдали появилась окраина ее городка. Лидия с тошнотворным ужасом смотрела на витрину «Севен-Элевен»[41] с пандусом для инвалидных колясок, где когда-то покупала себе сладости и шипучие напитки, а потом, когда отец заболел, и все остальные продукты для дома. Она смотрела на парикмахерскую, которая когда-то называлась «Современные волосы», а теперь была выкрашена в травяной цвет и называлась «Сельский салон красоты и здоровья». Лидия видела, как магазины уступают место домам типовой застройки, а те уступают место просторным особнякам… и вот он, ее квартал. Как всегда безобразный, четыре этажа штукатурки с каменной крошкой за узкой полоской травы и детской площадкой.

Игровая площадка была отремонтирована, выложена упругим голубым пластиком и усеяна разноцветными лошадками на пружинах и обрезиненными детскими качелями. Молодая женщина читала на скамейке журнал, а малыш сидел у ее ног, вращая колеса своего велосипеда. Мусорный бачок у скамейки был переполнен коробками от пиццы, смятыми жестяными банками и скатанными подгузниками. За полоской травы и детской площадкой находился мощеный тротуар, окружавший здание и выводивший к боковому входу.

Молодая мать на скамейке подняла голову, когда увидела Дина и Лидию, идущих к дому. Она слабо улыбнулась, как будто подумала, что знакома с ними, а потом вернулась к журналу.

– Какая была вашей? – спросил Дин.

Лидия указала на балкон на третьем этаже:

– Вот эта.

– И этот балкон…

– Да. – Она посмотрела на тротуар и почувствовала, как внутри все сжалось. Ее тело отреагировало ужасом. Вот оно, до сих пор здесь, несмотря на прошедшие годы. Пятно краски. Лидия опустилась на корточки и посмотрела на безобидный розовый завиток. Потом протянула руку и коснулась его кончиками пальцев. Рука ее матери. Лидия снова вспомнила серебряных лебедей, волнистого попугайчика и кружки в тележурналах. Она поискала в памяти что-то еще, хоть что-нибудь, что осталось в прошлом, но ничего не нашла.

– Пошли. – Она поднялась на ноги. – Давай зайдем туда.

Лестничный колодец был пустым и почему-то казался менее угрожающим, чем в ранней юности. Лидия остановилась на третьем этаже. Перед ней было место, которое она называла домом первые восемнадцать лет своей жизни. Она собралась с духом, поправила одежду и осторожно постучала в дверь.

Дверь открыл слегка запыхавшийся пожилой мужчина с сальными седыми волосами и с черепаховой кошкой в руках.

– Кто это? – близоруко моргая, спросил он.

– Меня зовут Лидия Пайк, – сказала она. – Когда-то я жила здесь.

Его лицо расслабилось, и он опустил на пол изворачивавшуюся кошку. Она попыталась просочиться через входную дверь, но он дернул ее за ошейник.

– Быстро, быстро, пока она не убежала!

Они протиснулись в дверь и вошли в квартиру, где пахло несвежей одеждой и яичницей. Мужчина закрыл за посетителями дверь.