Михаил Орлов - Александр Бондаренко

Так, вскоре после окончания Заграничного похода Денис Давыдов, вновь произведённый в генерал-майоры, был назначен «состоять при начальнике 1-й драгунской дивизии» — то есть заместителем командира; всю жизнь прослуживший в лёгкой кавалерии, он не понимает службы в кавалерии тяжёлой и не совсем справедливо называет драгун «пресмыкающимся войском». Затем, стремительно сменив ещё пару должностей, Давыдов становится начальником штаба сначала 7-го, потом 3-го пехотного корпуса и скоро уходит в отставку.

Зато генерал-майор князь Сергей Волконский последовательно получает в командование уланскую, гусарскую, а потом и вообще пехотную бригаду…

И это с их боевым опытом! Словно не мог государь сразу определить для Давыдова гусарскую дивизию или бригаду, а «бонтонному» князю подыскать что-либо по линии гвардейских кирасир. Но нет, обоих (а также и многих других) назначали на такие должности, чтобы подтолкнуть скорее уйти в отставку.

Вот и Орлов оказался начальником штаба пехотного корпуса. Хотя вроде он и побывал уже начальником штаба оккупационного корпуса, но то было во Франции, и, думается, должность у него скорее была военно-дипломатическая, нежели строевая. А тут — назначение на чисто военную должность, без всякой дипломатии… Зато, как писал Денис Давыдов, она была и не самая хлопотная:

«Что касается до меня, то я своим местом очень доволен. Не отвечаю уже, как шорник за ремешки и пряжечки, как берейтор за посадку гусара, как будто благочестивый человек за пьянство его, как будто космополит и филантроп за разбитие им рыла какому-нибудь шляхтичу. Словом, я отвечаю только за свою голову, за которую ручаюсь».

Разве можно было подобрать для кипучей натуры Орлова что-либо менее подходящее?! Михаил Фёдорович, как помним, писал Николаю I, что он «оказался всецело поглощённым своими обязанностями», но это было не совсем так…

* * *

После строгого, словно бы затянутого в изящный мундир Петербурга, после Москвы, возрождающейся из пожарища, Киев показался Орлову городом необыкновенным. Просторные, по-летнему ещё зелёные улицы, древние храмы на высоченном берегу тишайшего Днепра, вычурность недавно построенных дворцов… Всё это он увидел из окна дорожной своей коляски, спеша в гостиницу, чтобы привести себя в порядок перед представлением командиру корпуса.

Генерал от кавалерии Николай Николаевич Раевский (1771–1829) принял своего начальника штаба по-домашнему — в мундирном сюртуке с высоким красным воротом, без эполет, тогда как Михаил Фёдорович Орлов был облачён в парадный мундир, перетянутый серебряным шарфом. Орлов был известен Раевскому достаточно давно, судьба не раз сводила их в дни Отечественной войны и Заграничного похода, и Николай Николаевич относился к Михаилу с большой симпатией. Дружески обняв гостя за плечи, он провёл его в кабинет, усадил на диван и стал расспрашивать о столичных новостях и общих знакомых…

Раевский был одним из самых известных и популярных генералов Русской императорской армии. Он был внучатым племянником светлейшего князя Потёмкина, что, разумеется, положительным образом сказалось на его карьере — хотя и сам Николай Николаевич весьма старался… Ведь при том, что Потёмкин «ворожил» своим родственникам, он их от службы и опасностей не прятал: отец генерала, полковник Николай Семёнович, умер от ран в молдавских Яссах, на тридцатом году жизни; брат Александр, подполковник, был убит на стенах Измаила…

Николай Раевский вступил в службу в 1786 году пятнадцатилетним прапорщиком, через год уже воевал с турками, в 1792 году получил полковничий чин, а в 1794-м принял прославленный Нижегородский драгунский полк (достаточно сказать, что он, единственный в Русской императорской армии, имел десятитомную историю, выпущенную в 1892–1895 годах) и с ним участвовал в Персидском походе 1796 года.

Император Павел отправил потёмкинского племянника в отставку; император Александр пригласил его на службу вновь, присвоив чин генерал-майора, однако вскоре, по семейным обстоятельствам, Раевский опять вышел в отставку — чтобы возвратиться на службу к Прусскому походу.

Об этом Орлов впоследствии напишет в «Некрологии генерала от кавалерии Н.Н. Раевского»:

«В конце 1806 года Раевский разделил уже в Старой Пруссии труды и опасности своих товарищей.

Место ему назначено было в авангарде, под начальством князя Багратиона, и тут началась между сими двумя полководцами тесная дружба, основанная на взаимном уважении продолжавшаяся во всё время их жизни. Ломиттен, Гутштат, Гейлсберг видели Раевского, командующего всею пехотою авангарда и удерживающего стремление сильного и искусного врага. В течение семи дней, сражаясь без отдыха, без продовольствия, без подкрепления, сам раненный в ногу и не обращающий внимания на свою рану, он мужеством своим, твёрдостью и решительностью удивил и русскую и неприятельскую армии. В Фридланде он первый вошёл в бой и последний из него вышел. В сие гибельное сражение он несколько раз вёл сам на штыки вверенные ему войска и не прежде отступил, как только тогда, когда не оставалось уже ни малейшей надежды на успех…» Потом были войны со Швецией и с Турцией; в апреле 1812 года генерал-лейтенант Раевский стоял со своим 7-м корпусом у западной границы, а далее имя его красной нитью проходит через всю историю Отечественной войны и Заграничного похода: Салтановка и Смоленск, Тарутино и Малоярославец, Красный и Бауцен, Кульм и Лейпциг, Арсиссюр-Об и Париж. При Бородине его корпус оборонял центр позиции — Курганную высоту, которая вошла в историю как «батарея Раевского». Кстати, второе «именное» название на Бородинском поле — «Багратионовы флеши», и таковых там более нет… За это сражение Раевский был награждён орденом Святого Александра Невского, в октябре 1813-го произведён в чин генерала от кавалерии, а за отличие при взятии Парижа, когда он командовал Гренадерским корпусом, получил орден Святого Георгия 2-го класса…

Известно было, что Александр I хотел возвести генерала в графское достоинство, но тот решительно отказался, тем самым лишний раз подчеркнув древность своего рода, славного и без вновь приобретённых титулов. Ведь дочь одного из первых Раевских была прабабкой царя Ивана Грозного; кровь этого рода текла и в жилах Петра Великого — через мать, бабка которой по материнской линии была Раевской, а в те времена с подобным родством очень считались. Сам же Николай Николаевич за блестящей партией не гнался, наследниц миллионных состояний и тысяч крепостных душ не искал, а в 23 года женился на Софье Алексеевне Константиновой, дочери придворного библиотекаря, грека по национальности, — внучке великого Ломоносова, и был с ней счастлив всю свою жизнь. К слову, их старшая дочь родилась во время Персидского похода, в котором Раевского сопровождала его супруга; как гласило семейное предание, она «родилась под стенами Дербента»…

«Николай Николаевич Раевский соединял в себе способности государственного мужа, таланты полководца и все добродетели честного человека…» — напишет о нём Орлов.

Можно догадаться, что совсем не случайно уделяем мы такое большое внимание генералу от кавалерии!

Когда подошло время обеда, хозяин радушно пригласил гостя к столу, сказав, что отныне Михаил будет обедать у него постоянно — по крайней мере до своего окончательного обустройства в Киеве.