Облака перемен - Андрей Германович Волос

могло оказаться неуместным, а расстраивать её мне не хотелось.

Оказалось, однако, что в этом напоминании ничего плохого бы не было, даже наоборот, всё к тому и шло.

— На девять дней я болела, — сказала Марина. — Не ковид, нет, простуда какая-то, но решили ничего не устраивать. А завтра всё-таки сороковины. Лена с Сонечкой у меня. Больше никого и не будет. Ну, может быть, Наташка подойдёт. Но и то вряд ли. Часам к пяти — сможешь?

Я обещал.

Конечно, я мог бы пренебречь этим приглашением, сославшись на занятость.  Я и на похоронах-то оказался вовсе не потому, что мне хотелось поминать усопшего добрым словом. Но Лена ни в чём не была виновата, Марина тем более, а чего бы я хотел в последнюю очередь, так это рушить их представления о мире, одним из краеугольных камней которых, насколько я понимал, было непререкаемое убеждение, что бывший свидетель, сколь бы случайно ни оказался он в этой роли, должен скорбеть почти в ту же силу, что и оставшиеся в живых участники бракосочетания.

Сонечка к моим пирамидкам поначалу отнеслась демонстративно скептически. Но выдержки и терпения ей хватило ненадолго. Утомившись показывать свою незаинтересованность и понемногу разохотившись, она возилась на диване, время от времени возмущаясь шаткостью построений, — и тогда с гневным распевом пуляла в нас одним из разноцветных дисков.

Вопреки Марининым сетованиям, что она никого не сможет дозваться, компания собралась почти прежняя. Я даже пожалел, что не потрудился в первый раз запомнить, кого как зовут.

Успокаивала мысль, что теперь-то мы уж точно никогда не встретимся.

Ну да.

Потому что прежде — то есть доныне — душа усопшего, возможно, и впрямь коротала час неподалёку. Может быть, даже совсем рядом, может быть, даже прямо возле накрытой куском хлеба рюмки у фотокарточки на туалетном столике. (Кстати сказать, фото было довольно странное: Александр стоял рядом с Леной, она открыто и широко смеялась, а он в самый ответственный момент как будто нарочно поднял руку — и его лица за ней практически не было видно. Поразмышляв, я молчаливо умозаключил, что если бы нашлось более удачное, поставили бы его.) Во всяком случае, был повод живым сойтись посидеть за чаркой. Кто бы что при этом о покойном ни думал. Пусть даже и тайком, про себя, не высказываясь, ибо обнародовать такие мысли в такой день было бы сущим кощунством. Да и кто за траурным столом поверил бы, что у подобного могут быть малейшие основания.

Так было, да.

Но на сороковой день, она, душа, должна была отлететь окончательно. Как бы ей самой, может быть, ни хотелось продлить здешнее пребывание, приходится отбыть в иные пространства. О которых, кто бы что ни говорил и как бы достоверно их ни описывал, мы имеем, увы, самые недостоверные представления.

Дело шло своим порядком. Толковали о разном. Участники застолья много внимания уделили пандемии. В частности, толковали о возможности и вероятности нового локдауна. При том что и первый-то, по общему мнению, едва пережили.

Звучали сведения о скорбных утратах, по большей части о знакомых знакомых. Но вот Наташу дело коснулось всерьёз — свекровь, а у ещё одной подруги Марины, имени которой я не помнил, брат мужа.

Было совсем невесело, даже печальнее, чем в первый раз, не в пример иным поминкам, когда дело доходит, натурально, до песен под гитару и чуть ли не плясок, — и только совсем недалёкий увидит в этом чистом желании хоть как-то развеять ощущение потери что-нибудь святотатственное.

Под конец разговор перешёл, как обычно, к предметам более практическим. Куда всё делось, и есть ли надежда. Вряд ли, вряд ли: если пропало, то и потом не найдут. Во что обойдётся памятник. Где лучше заказывать и стоит ли торопиться. Общее мнение сводилось к тому, что надежды нет, а торопиться не стоит, ибо земля есть земля. Земле нужно как следует умяться и просесть, а это не меньше года; будущей весной ближе к лету.

Когда собирались расходиться, Лена увела меня на кухню. Ей хотелось поделиться, выбрала меня конфидентом. Пепел она стряхивала в одну из грязных тарелок.

Она несколько раз ходила к следователю. Следователь рассказал много неожиданного. Прямо гром с ясного неба. Просто не могла поверить. Да следователь, собственно, и не настаивал, ему-то что. К нему, небось, каждый день такие клуши являются, правда ведь.

Я кивал или пожимал плечами.

Он сказал, что Шура прыгнул не из офиса. Не из окна офиса.

Там вообще специальная такая конструкция окон, что нельзя с целью самоубийства. Наверное, они такие во всех небоскрёбах. А то бы из них все только и прыгали, сказала Лена.

Вероятно, она хотела передать мысль, что, если подумать, в этом нет ничего удивительного.

Кроме того, если говорить об офисе. Оказывается, в офис у него доступа не было. Он давно просрочил аренду. В его офис, в его помещения, в те, что прежде занимала его фирма, въехали другие. Другие предприниматели. А до их появления секция почти полгода была бесхозна и стояла опечатанной. И даже непонятно, как он в само-то здание проходил. И что там делал. Что ему там было делать. Ему давно уж нечего там было делать.

Это она узнала от следователя. Следователь ей сказал. Ей самой и в голову не могло прийти, что полгода Шура каждое утро делал вид, что едет на работу. Будто всё у него идёт по-прежнему. В то время как всё шло совсем иначе.

Следователь сказал, что Шура прыгнул с крыши. И есть данные медицинского освидетельствования.

Ты же помнишь, сказала она, как всё затянулось, больше недели нам его не отдавали. Следователь показал акт. Она сама читала. Глубокие ожоги кожных покровов на правой руке и животе.

Ожоги, повторил я.

Ну да, ответил она, ожоги. Глубокие ожоги кожных покровов. На правой руке и животе.

Она смотрела на меня так, как если бы сама не верила в то, что говорила.

Он ещё сказал, что покойный сделал это не вполне добровольно.

Так он ей сказал. Следователь сказал. И не знает ли она чего-нибудь в этой связи.

Нет, ну ты представляешь, сказала она, стряхивая пепел подрагивающими пальцами.

Ничего себе, сказал я.

Я звонил без чего-то одиннадцать. Без чего-то одиннадцать он нормально ответил. Мы договорились на половину четвёртого.

А без чего-то четыре — глубокие ожоги кожных покровов.

В башне «Империя».

Вот ничего себе, повторил я.

А что я в этой связи могу знать, спросила она.

Да, сказал я.

Ещё он попросил назвать имена. Ну, с кем Шура контактировал в последнее время. Ну, друзья там какие-нибудь, или, может, сотрудники.

А что я могла ему сообщить, сказала Лена, глядя мне в глаза и растерянно пожимая плечами.