Крысиный король - Дмитрий Стахов

— Такое возможно?

— Вы о чем? О трупах? О передаче изображения? Конечно! За этим будущее. Если только все не будет залито кровью. Впрочем, уже залито. Но в мечтах это выглядело так — вместо утренней газеты вы включите специальный экран и сможете увидеть, что происходит…

— В зале суда?

— Возможно и это… Или передача к вам домой того, что происходит в театре. Скажем, вы не успеваете на оперу, никак не успеваете, вы не мчитесь на извозчике или в авто, не пробираетесь по рядам, отдавливая ноги господам и дамам, вы просто включаете экран и слушаете — Фигаро! Фигаро! — Гиббенет взял Андрея под локоть, отвел в сторону от кучи тряпья. — Все возможно, все будет уже скоро, только мы этого не увидим…

— Увидят другие, — сказал Андрей.

— Петр Владимирович, вы верите, что другие, идущие после нас, будут жить полноценнее и интереснее, чем мы? Верите? Мне бы хотелось самому, сейчас…

Со стороны Институтской к ним приближался строй солдат. Чуть позади шел офицер, по выправке было видно — кадровый.

— Всего вам доброго, Петр Владимирович! — Гиббенет козырнул. — Идут нас менять. Я полночи тут в карауле. Мерещилось страшное…

…Петлюровцы искали жидовочек, добровольцы ночами методично прочесывали квартал за кварталом, якобы чтобы обнаружить спрятавшихся комиссаров. Квартиры грабили, задерживали подозрительных, вели на Фундукеевскую, но по пути обычно расстреливали, в «Киевлянине» печатались заметки — «убиты при попытке к бегству пособники большевиков». На Васильковской появились четверо, трое с винтовками с примкнутыми штыками, подпоручик с моноклем, желтая портупея, большая кобура. Дверь открыла Ксения, в глухом черном платье, седые волосы собраны в тугой пучок, очки на кончике носа. Андрей стоял чуть позади, руки за спиной.

— Que désirez-vous, Messieurs?[24] — произнесла Ксения.

— Добрый вечер! — подпоручик расплылся в улыбке. — Nous cherchons des bolcheviques, Madame. Manifestement, ils ne sont pas chez vous.[25]

Он посмотрел через ее плечо, улыбка стала шире.

— Bon, je me souviens de vous,[26] — сказал он, глядя в глаза Андрею. — Vous étiez à ХЛАМ avec la jolie juive.[27]

— Il ne comprend pas le français![28] — Ксения провела рукой по волосам. Это означало — спокойно! спокойно! — если бы Ксения сняла очки, Андрею пришлось бы стрелять.

Накануне голосовали по вопросу о вооруженном отпоре. Обсуждали вполголоса, почти шепотом. До этого, без голосования, было решено перевести всю семью Ландау из квартиры Григоровича-Барского в квартиру напротив. Но голоса разделились: Ирина и Николай Иванович были за отпор, Ксения и Андрей — против. Дорожко, имевший только совещательный голос, спросил Андрея — как же так? у тебя же отношения с Софьей! — Андрей ответил, что, если бы он был один, не раздумывая отдал бы жизнь за Софью и ее семью, но теперь, когда партия поручила подготовить покушение на Деникина, он рисковать не может, вооруженный отпор неминуемо приведет к тому, что партийное задание будет провалено, Дорожко пожал плечами — оно будет провалено в любом случае, раз уже семья Ландау оказалась под защитой их ячейки, только при вооруженном отпоре смерть будет быстрой, разве что кого-то захватят живым и ему придется помучиться. Решено было отбиваться только в случае, если погромщики будут обыскивать квартиру и доберутся до большой кладовой, куда с наступлением темноты переводили Ландау.

— Вы приходили в ХЛАМ с красивой еврейкой, — подпоручик продолжал улыбаться. — Вы с ней расстались? Или она тут, с вами?

Ксения поправила пучок, следуя знаку, Андрей покачал головой.

— En fait, nous cherchons aussi des Juifs[29], — сказал подпоручик Ксении.

— La communauté juive n’est pas là. Et il n’y avait pas.[30]

— Très désolé![31] — моноколь подпоручика выскользнул из глазницы, повис на груди. — Вы не подумайте… Я в первую очередь поэт… Моя фамилия Маккавейский. Владимир Николаевич. Музы сейчас молчат, земля луну замкнула в скобки…

— А мы замкнем в кавычки… — продолжила Ксения. — Мне нравится это стихотворение.

— Благодарю, — Маккавейский смотрел на Ксению с удивлением. — Это приятный сюрприз.

Он бросил быстрый взгляд на Андрея и спросил тихо:

— Et qui est-il?

— Mon valet de pied,[32] — так же тихо ответила Ксения.

Стоявший за Маккавейским солдат поправил ремень винтовки. — Так здесь все спокойно?

— Все спокойно. Спокойнее некуда, — Ксения улыбнулась. — Ведь мы серебряные ложки, заложенные нищим. Чаю, господа?

— Нет-нет, служба! — Маккавейский вставил монокль в глазницу. — Быть может — в другой раз?

— Будем рады!

Закрыв дверь, Ксения сняла очки, положила их на полочку под зеркалом.

— Откуда ты знаешь стихи этого… И вы, я понял, говорили про меня.

— Он спросил — кто это?

— И что ты ответила?

— Мой лакей. Не обижайся!

— Я не обижаюсь. Надо сделать питье для Софьи.

— Сделай. Только у нее нет никакого отравления. Она сама это знает. Софья просто беременна. Ты не сказал ей, что тоже из Виленского края? Ничего, еще скажешь… Знаешь, мой инженер уехал, не попрощавшись.

— Получил американскую визу?

— Получил…

Вечерами я курю одну сигарету за другой. Если встать и придвинуться вплотную к ограждению лоджии, видна улица, ее плавный изгиб, автобусная остановка, остов сгоревшего павильона «Цветы», разгромленный салон мобильной связи по соседству с павильоном, угол продовольственного магазина. Такие теперь называют социальными. Для малообеспеченных. У меня есть деньги. Много денег, но я замаскировался под малообеспеченного, стал постоянным посетителем магазина. На его месте, до погромов и грабежей, был сетевой универсам. Не из самых дешевых. Там я тоже был постоянным.