Когда Венера смеется - Стивен Сейлор

место жительства. Соседи сказали, что Клодий выкинул тебя вон и продает дом. Они сказали, чтобы я искал тебя в лачуге твоего отца на Квиринальском холме.

— Тебе все равно следовало зайти, — на улыбку Целия даже не набежала тучка.

— Квиринальский холм не входит в круг моих обычных маршрутов. Потом, я не думаю, что дом твоего отца — подходящее место для приема гостей в привычном для тебя стиле.

— Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать.

— Ну, вино, песни, распутные женщины, изобретательные любовные приготовления. Вряд ли твой отец одобрит такой образ жизни.

— Теперь я покончил со всем этим, — сказал Целий.

— По крайней мере до суда. Потом тебе придется покончить со всем этим независимо от своего желания.

Маска на лице Целия чуть не переломилась пополам.

— Я имею в виду, что нахожу больше неподходящими наиболее шумные привычки своей юности и порвал связь с наиболее сомнительными своими знакомыми. Возможно, ты правильно поступил, Катулл, что не стал заходить ко мне. Нужно ведь придерживаться определенных приличий, когда приглашаешь гостя в дом своего отца. Очень благоразумно с твоей стороны, что ты уберег меня от беспокойства хлопать дверью у тебя перед носом.

Наступила долгая пауза, в продолжение которой Катулл, задумчиво поджав губы, вертел в руках чашу, глядя за тем, как катаются по ее внутренней поверхности остатки вина.

— Полагаю, — произнес он наконец таким твердым низким голосом, что я затаил дыхание, — что такие оскорбления с твоей стороны, Марк Целий…

Целий напрягся, его друзья сделали то же самое.

— Оскорбления в таком духе с твоей стороны, Марк Целий, — продолжал Катулл, — под которыми я понимаю выведение аргументов из запутанных посылок посредством логических шагов — в общем, я думаю, Марк Целий, что ты еще не выпил достаточно вина сегодня ночью!

На лице Целия отразилось непонимание, затем он рассмеялся.

— Не совсем достаточно. А то, что ты, Гай Катулл, поливаешь меня такими грязными оскорблениями, означает, что ты сегодня выпил слишком много?

— Не стану спорить, — сказал Катулл, ухмыляясь, и допил остатки вина.

— Ничего страшного, — сказал Целий. — Ночь только началась. Еще много времени, чтобы я напился, а ты протрезвел.

— Думаю, ты знаком с моим другом Гратидианом, — сказал Катулл.

— Гордианом, — поправил я. — Да, мы с Марком Целием знакомы. Мы были соседями.

— А несколько раз наши дорожки пересекались в суде, — добавил Целий. — Впрочем, ни разу еще они не пересекались, как в этот раз.

Я пожал плечами.

— Не уверен, что я…

— Но разве не правда, Гордиан, что некая дама наняла тебя, и не для тех целей, для которых она обычно нанимает мужчин?

— Ты не стоишь того, чтобы поцеловать кончик ее мизинца! — выкрикнул Катулл уже без всякого дружелюбия в голосе. — И уж точно ты не смеешь оскорблять ее!

Лициний, который все это время разглядывал меня, внезапно заговорил:

— Погоди, теперь я вспомнил, где видел этого человека. Он же был сегодня в банях, когда я…

— Заткнись, Лициний, — прорычал Целий.

— Ведь это неправда, Целий, — Катулл порывисто наклонился вперед, настроение его менялось в мгновение ока. — Ведь неправда, что мне только что рассказал здесь Гратидиан — будто ты действительно хочешь причинить ей вред, так ведь? Только не ей. Ни по каким причинам. И уж конечно, не при помощи…

— Заткнись, Катулл, — процедил я сквозь зубы.

— Подожди-ка, я тоже узнал его! — Асиций ступил ближе, глядя на меня в упор. — Это же он прятался тогда в тени на другой стороне улицы в ту ночь, когда мы позаботились о том старике…

— Заткнись, Асиций! — заорал Целий достаточно громко, чтобы заставить вздрогнуть игроков рядом с нами. У одного из них дернулась рука при броске, и кости полетели на пол — дурное предзнаменование, отчего несколько человек тут же покинули игровой стол. Оставшиеся принялись громко обвинять дезертиров в суеверии.

Катулл поднялся, не совсем твердо держась на ногах.

— Ты ищешь, где бы присесть, Целий? Вот, бери мое место. Таверна Распутства стала слишком распутной даже для меня. Ты идешь, Гратидиан?

— Гордиан, — пробормотал я про себя, поднимаясь на ноги. Асиций и Лициний протолкались мимо меня и уселись за стол. Когда я стал обходить Целия, он схватил меня за руку и приложил губы к моему уху.

— Знаешь, ты ошибаешься. Я не убивал Диона, клянусь.

— Это только одно из предъявленных тебе обвинений, Марк Целий.

Он до боли сдавил мою руку и сказал, не повышая голоса:

— Но ты ведь занят только Дионом, не правда ли? Ты хочешь успокоить его дух, потому что знавал его раньше в Александрии. — Его красивое лицо больше не было бесстрастным. Безрассудный, отчаявшийся человек, сказал о нем Клодий. Я заглянул в его глаза и увидел в них страх.

— Откуда тебе это известно, Марк Целий? Откуда ты знаешь про меня и про Диона, а также о том, что меня наняла Клодия?

— Какая разница? Важно то, что ты ошибаешься. Это был не я. Я не убивал старика-египтянина. Клянусь тебе тенями своих предков!

— А твой друг Асиций?

— Он также не убивал Диона.

— Тогда кто?

— Этого я не знаю. Но не я.

— А в ночь убийства — где ты был вместе с Асицием, когда я увидел вас? Что вы двое тогда затеяли? Скажи мне и поклянись своими предками.

— Это больше, чем я могу тебе сказать.

— Но того, что ты сказал, недостаточно.

Целий сдавил мою руку.

— Гордиан…

— Гратидиан! — позвал Катулл, хватая меня за другую руку. Целий отпустил меня, и я позволил увлечь себя к выходу, пока голова моя гудела от дымной вони масляных светильников и дешевого вина.

Позади себя я услышал чей-то взволнованный голос:

— О Венера! Я ставлю все и вверяюсь богине любви! — затем стук костей и тот же голос, ликующий посреди стонов проигравших: — Венера! Мне выпала Венера! Я выиграл все!

* * *

Оказавшись на улице, я вдохнул свежего воздуха и посмотрел на чистое небо, усыпанное звездами.

— К чему такая спешка, чтобы вытащить меня из этого места?

— Не мог же я позволить тебе рассказать им все, что говорил тебе… о ней.

— Я бы не стал этого делать. И пожалуйста, прекрати называть меня Гратидианом. Меня зовут…

— Я знаю, как ты называешь себя. Но для меня ты всегда теперь будешь носить другое имя — то, что я дал тебе. Как она носит другое имя. Если вдруг я напишу о тебе стихотворение.

— Не могу представить, какого рода стихотворение это может быть.

— Нет?

«Гратидиан ли умен? Ну еще бы! Он Лесбии нравится больше,

Горький Катулл, чем ты