О всех созданиях – больших и малых - Джеймс Хэрриот

Тем временем я осторожно пробирался мимо Принцессы, не зная, как она воспримет мою дерзость. Это была внушительная зверюга, а матери с молочными поросятами нередко набрасываются на чужаков. Когда я вошел в хлев, она встала, стряхивая с себя сосущих поросят, поглядела на меня и неопределенно хрюкнула, напомнив о тех довольно частых случаях, когда я выскакивал из закутков куда быстрее, чем входил в них. При виде разинутой пасти дюжей, свирепо хрипящей свиньи я всегда обретаю удивительную резвость.

И вот теперь я был в узком закутке. Принцесса как будто отнеслась ко мне с полным благодушием. Она снова хрюкнула, но совершенно мирно, и неторопливо улеглась на солому, подставив соски жадным маленьким ртам. Эта поза позволяла мне спокойно осмотреть ее ногу.

– Ага, ага, та самая, – тревожно сказал мистер Уорли. – Утром она просто наступить на нее не могла.

На вид ничего серьезного не было: роговой край одного копытца разросся и натирал чувствительную подошву, но ради подобных пустяков нас, как правило, не вызывали. Я удалил разросшийся край и смазал больное место нашей универсальной успокаивающей дегтярной мазью, а мистер Уорли все это время стоял на коленях возле головы Принцессы, поглаживал ее и что-то ласково ворковал ей на ухо. Слов я не разбирал. А может быть, он изъяснялся на свином языке, потому что Принцесса словно бы отвечала ему тихим похрюкиванием. Во всяком случае, это сработало лучше всякой анестезии, и все были на удивление счастливы – включая поросят, деловито в два ряда сосавших мать.

– Ну, все в порядке, мистер Уорли. – Я выпрямился и протянул ему баночку мази. – Втирайте понемножку два раза в день, и, не сомневаюсь, все скоро заживет.

– Большое спасибо, весьма вам благодарен! – Он потряс мне руку с таким жаром, словно я спас Принцессу от неминуемой гибели. – Рад был познакомиться с вами, мистер Хэрриот. Конечно, с мистером Фарноном я уже знаком года два и очень высокого о нем мнения. Любит он свиней, ах как любит!

– Безусловно, мистер Уорли.

– Вот-вот, я сразу вижу! – Он некоторое время смотрел на меня увлажнившимися глазами, а затем удовлетворенно улыбнулся.

Мы вышли на задний двор – но не фермы, а гостиницы, ибо мистер Уорли был, собственно, не фермером, а хозяином отеля «Лангторпский водопад», и его обожаемые свинки размещались в бывших конюшнях и каретнике. Он держал только тэмуртов, и, какую бы дверь вы ни отворили, ваши глаза встречались с глазами золотисто-рыжей свиньи. Несколько кабанчиков откармливались на бекон и ветчину, но гордостью мистера Уорли были его свиноматки. У него их было шесть – Императрица, Принцесса, Бирюза, Ромашка, Далила и Примула.

Уже несколько лет опытные свиноводы убеждали мистера Уорли, что из его затеи с разведением свиней ничего не выйдет. Если браться за это всерьез, говорили они, то нужно построить настоящий свинарник, а рассовывать свиноматок по каким-то перестроенным конюшням – последнее дело. И уже несколько лет любимицы мистера Уорли производили на свет рекордное число поросят и нежно их вскармливали. Все они без исключения были заботливыми матерями, не пожирали новорожденных и не придавливали их по небрежности, так что через восемь недель, как по расписанию, мистер Уорли отправлял на рынок двенадцать упитанных поросят.

Наверное, фермерам из-за этого пиво в горло не шло: ни у кого из них свиньи не приносили столько здоровых поросят, к тому же (что делало пилюлю еще более горькой) хозяин «Лангторпского водопада» переселился сюда из какого-то промышленного города (Галифакса, если не ошибаюсь) – бывший владелец газетного киоска, хилый и близорукий, не имевший никакого понятия о сельском хозяйстве. По всем законам природы у него ничего не должно было получаться.

Мы вышли со двора и направились к тихому перекрестку, где я оставил машину. Шоссе чуть дальше круто ныряло в заросший деревьями овраг, где Дарроу бурлила и пенилась, стремительно переливаясь через зубчатый порог, преградивший ей путь. С того места, где я стоял, реки не было видно, но до меня доносились слабые отголоски ее рева, и перед моим мысленным взором из кипящей воды поднималась отвесная черная скала, а за ней виднелся травянистый откос противоположного берега, куда горожане приезжали полюбоваться водопадом.

Вот и теперь почти рядом с нами остановился большой сверкающий автомобиль. Пассажиры вылезли, и сидевший за рулем внушительный толстяк, подойдя к нам, объявил:

– Мы хотели бы выпить чаю.

Мистер Уорли негодующе поглядел на него:

– И выпьете, мистер! Когда я освобожусь. У меня с этим джентльменом важный разговор.

Повернувшись к нему спиной, он начал подробно расспрашивать меня, как еще можно полечить ногу Принцессы.

Толстяк явно растерялся, и я хорошо его понимал. На мой взгляд, мистер Уорли мог проявить больше такта – ведь, в конце-то концов, он, как владелец гостиницы, был обязан поить и кормить людей. Однако, узнав его покороче, я понял, что главным для него были свиньи, а все остальное относилось к числу досадных помех.

Близкое знакомство с мистером Уорли имело свои положительные стороны. Я люблю пропустить кружечку пива не вечером, когда открываются питейные заведения, а эдак в половине пятого, на исходе жаркого дня после возни с молодыми бычками в душном коровнике. Обливаясь потом, совсем измочаленный, с каким наслаждением укрывался я в заветной кухне мистера Уорли и маленькими глоточками попивал горький эль прямо со льда!

Общему благополучному существованию такой системы благоприятствовало отношение начальника местной полиции констебля Даллоуэя к проблеме лицензирования алкогольного производства. Его благосклонная и гибкая интерпретация закона о лицензиях завоевала ему глубокое уважение в обществе. Время от времени он присоединялся к нам, снимал мундир, оставаясь в рубашке и подтяжках, и принимал кружку-другую, исполненный чувства собственной важности, которое было ему свойственно.

Но по большей части мы оставались вдвоем. Мистер Уорли ставил высокий кувшин на стол, располагался возле и говорил: «Ну а теперь немножечко похрюкаем!» Его любовь к этой фразе заставила меня заподозрить, что он относится к собственному маниакальному увлечению свиным племенем не без юмора. Но как бы то ни было, наши беседы доставляли ему живейшее удовольствие.

Мы толковали о роже и чуме у свиней, об отравлении поваренной солью и паратифе, о сравнительных достоинствах сухих и запаренных кормов, а со стен на нас взирали портреты его несравненных свинок с изящными розетками, полученными на выставках.

Как-то во время особенно горячего обсуждения вентиляции помещений, предназначенных для опороса, мистер Уорли внезапно умолк и, отчаянно моргая за толстыми стеклами очков, сказал проникновенным голосом:

– А знаете, мистер Хэрриот, когда я сижу вот тут с вами и разговариваю, так я счастливей короля!

Его страсть приводила к тому, что он вызывал меня по всяким пустякам, и я невольно выругался себе под нос, когда его голос донесся однажды из телефонной трубки в час ночи:

– Ромашка днем опоросилась, мистер Хэрриот, только, по-моему, у нее не хватает молока. Поросятки, мне кажется, совсем изголодались. Вы не приедете?