Ледяной смех - Павел Северный

Колокол продолжал сиротливо звонить…

1

После взятия Омска Красной Армией прошло одиннадцать дней.

Власть над Сибирью зима приняла с ходу.

Снегопады чередовались со студеностью.

Редкий день не мели метели, переходя в прихваты буранов. Тогда в завываниях и высвистах ошалелого ветра оживало снежное безмолвие, выстилая во всех направлениях холстины шепотливых поземок, переметая дороги и бездорожье взбугренными сугробами, переползающими с места на место.

Снег.

Он лежал плотно, притоптанный ветром под коркой хрустящего наста.

Ветер.

Он носился то с хлестом порывов, валящих с ног, то со скачками заячьего бега.

Стужа.

Она умела постепенно леденить людское сознание звоном чистого воздуха и яркостью звезд.

Первый буран настиг караваны беженских обозов в Барабинской степи возле озера Чаны на берегах реки Омь, когда они внезапно схлестнулись, перемешиваясь, с частями и обозами отступавшей армии.

Воинские части шли и ехали разбродно. Грузовики ревом моторов пугали коней. Походные кухни дымили, растапливая в чанах снег для питьевой воды. На лафетах обыневших пушек сидели окоченевшие солдаты. На розвальнях, укрытых одеялами и брезентами, везли раненых и больных сыпняком, умерших в пути зарывали в сугробы. По обочинам дороги лежали туши павших коней, брошенные сани с пожитками, из сугробов торчали ноги и руки. Это следы тех, кто прошел днем раньше.

Армейские кони, вымотанные перегонами и обезножившие от фронтовой бескормицы, выбиваясь из сил, падали. Солдаты, выпрягая их еще теплые трупы, поминали животных цветастой бранью. Армия останавливала беженские обозы, отнимала у них сытых лошадей, а при сопротивлении применяла оружие, пачкая кровью белизну снегов. Все это творилось в колючем снежном тумане бурана. Ветер, завывая, приглушал голоса людской жизни. Беженцы, спасаясь от армии, двигались по сугробной целине, вверяя свою судьбу ямщикам. Сбиваясь в снежном тумане, путали направление и, плутая, играли со стихией в жмурки и замерзали, а вымотанные кони привозили в селения трупы в ковровых кошевах и в добротной одежде.

Для огромной беженской и армейской массы в селениях не хватало места для обогрева. Буранную стужу отогревали, косматясь пламенем, костры, а люди возле них старались сберечь жизнь.

Человек с ружьем, недавний для беженцев символ покоя, становился единоличным хозяином необходимого ему жизненного положения без желания считаться с положением людей без солдатской шинели.

Жестокость, шагая с цигаркой во рту, отшвыривала сострадание к любому чужому горю. Остатки сострадания в солдатах еще оживали от детского плача. Детские слезы напоминали самым ожесточенным, самым измученным непоправимыми ошибками, что и у них где-то остались семьи, что и у них от неведомых причин могут плакать их собственные дети.

По ночам люди вслушивались в рулады волчьего воя. Волчьи стаи шли за людским страданием по пятам.

Нм армия, ни беженцы не знали, где пути наступления Красной Армии. Но наступление ее на Петропавловск убеждало, что победители не намерены отдыхать. Армия и беженцы думали только об одном, как можно скорей увеличить расстояние между собой и оставленным Омском.

На двухпутной сибирской железнодорожной магистрали сплошные ленты составов. Они медленно движутся, им нельзя стоять, паровозам нужны топливо и вода. Состояние пара в локомотивах — первостепенная забота жителей на колесах. Остывший паровоз — трагедия. Но пока паровозы дымят и гудками напоминают о своей способности двигаться.

Над составами черными стаями носятся крикливые гороны. Из вагонов выкидывают под откосы умерших от сыпняка. Хоронить некогда, и вороны служат над покойниками птичьи панихиды.

К железной дороге до Барабинска беженские обозы близко не подпускали. Опасались, что под видом беженцев начнет действовать большевистское подполье, все сильней оживающее на просторах Сибири.

Стены вокзалов на станциях заклеены записками и сводками Осведверха с сообщениями, что наступление Красной Армии наконец остановлено и нет никакого основания сомневаться в нерушимости власти адмирала Колчака на просторах Сибири, Забайкалья и Дальнего Востока.

Правда людского страдания сплетается воедино с крикливой ложью. Эшелоны на Великом Сибирском пути, обозы на дорогах и бездорожье, карканье ворон, волчье вытье. И смерть в обнимку с сыпным тифом.

А ведь после взятия Омска Красной Армией прошло всего одиннадцать дней…

2

В селе на берегах реки Чулым, под боком у железнодорожной станции, поименованной в честь реки, стояла добротная заимка на самом краю берегового обрыва с крутым спуском зимней дороги в речное корыто. Как любая изба в селе, заимка ставлена по строгим законам сибирского обережения людской жизни от всяких напастей. Не так давно место перестало быть глухим, благодаря близости железной дороги.

Притулился лес к селу, то стоит вовсе около его изб, а то отодвинут десятинами пашен и лугов.

* * *

Закат после утихнувшего бурана ало-пламенный. Бродит ветерок с кусачей стужей. Солнечный свет лудит оранжевой густиной сугробные снега, примятые и исполосованные вдоль и поперек всякими санными полозьями прошедших армейских и беженских обозов по пути к Новониколаевску, что на Оби.

Сельская улица и сейчас запружена санями и кошевами с поднятыми, кверху подвязанными, оглоблями. В крытые дворы заведены даже не все лошади, но внесены сбруя, хомуты и дуги, а также пожитки…

* * *

В парадной просторной горнице в переднем святом углу иконы при огоньках лампад. Образа по величине разные. Лики на большинстве не знатки, и только глаза у Спаса Ярое Око да у двух святителей полны исступления. Древнего письма иконы. Снесены в сибирскую сторону в годины религиозных бурь. Кем снесены? Нынешние владельцы этого в памяти не держат. Снесены, должно, дедами, а то и прадедами. То ли теми, кто не хотел креститься тремя перстами, то ли теми, кто тайком ушел с просторов России, спасая себя от хомута барской крепостной неволи.

Возле широких лавок в переднем углу стол. Его столешница покоится на козлах и укрыта суровой, хорошо отстиранной холщовой скатертью. Горница приземиста. Встань мужик в рост да подними руку, и упрутся пальцы в доски потолка. Возле широкой пышущей жаром русской печи нависают полати. Из горницы две двери на кухню и в другие покои.

На столе на подносе медный самовар, до блеска начищенный квасной гущей. Стаканы. В вазочке — куски колотого сахара. Солонка. Кринка с топленым молоком. На тарелках ломти ржаного хлеба, квашеная капуста, политая подсолнечным маслом, соленые огурцы с крошеными груздьями и луком. Среди тарелок две бутылки. Одна пустая, а вторая с желтым самогоном — будто чай, потерявший цвет от лимона.

В душной горнице пахнет овчиной и махоркой.