Кавалькада - Уолтер Саттертуэйт

Она посмотрела на меня и вдруг рассмеялась.

— Знаете, а ведь вы в бешенстве.

— Не в бешенстве. Просто рассердился. Надоело, что за нами по пятам постоянно таскаются.

Она снова засмеялась.

— Но стрелять из пистолета среди бела дня! Да еще здесь, в таком районе!

— Всего-то один раз. Если соседи что и расслышали, решат, это автомобильный выхлоп.

Она улыбнулась.

— А если бы вы промахнулись, пусть впервые?

— Колесо было в метре от меня. И в ответ не стреляло.

— Розенбергу это не понравится, — заметила она.

— Вот и чудесно.

Вернувшись в гостиницу, мы остановились поздороваться с господином Брауном. Он сказал, что у дежурного регистратора для меня есть письмо.

Мы подошли в конторке, и я поговорил с дежурным. Он деловито развернулся, сложил руки за спиной и принялся рассматривать ячейки с цифрами, обозначавшими каждая соответствующий номер. Найдя мою ячейку, он извлек оттуда конверт, снова повернулся и галантно передал мне. Дежурный был из тех, кто очень серьезно относится к своим обязанностям. Я поблагодарил его.

Мы с мисс Тернер отошли в сторонку, и я раскрыл конверт. Внутри лежал листок, похожий на тот, что я видел накануне.

На нем было написано: «Г-н Шмидт, гостиница „Бекер“. Имплерштрассе, дом 16».

— Что это? — спросила мисс Тернер. Я протянул ей листок.

— Офицер Мюллер нашел нам господина Норриса. Хотите его проведать?

Имплерштрассе находилось в Зендлинге, на юго-западной окраине города, недалеко от Южного вокзала. Гостиница «Бекер» оказалась узким пятиэтажным зданием, втиснутым между швейной мастерской и рестораном, который был закрыт и, очевидно, предназначен на слом. Гостиница, как и ресторан, казалось, знавали и лучшие дни, правда, давным-давно.

Мисс Тернер поговорила с дежурным. Нам повезло. Дежурный сказал, что господин Шмидту себя в номере.

Лифта не было, и нам пришлось подниматься на четвертый этаж по лестнице. Даже в мутном свете неяркой электрической лампы я разглядел, что ковровая дорожка на полу сильно истоптана, а темная краска на залапанных за долгие годы деревянных перилах во многих местах облупилась. На этой лестнице пахло так же, как и на многих других лестницах, которых я понавидался за долгие годы, — табачным дымом, потом и разбитыми надеждами.

Норрис проживал в номере 505. Я постучал в дверь.

Некоторое время никто не отзывался.

Я постучал еще раз.

Послышался голос, выкрикнувший что-то по-немецки.

По моей просьбе мисс Тернер отозвалась, сказав, что она горничная.

Снова послышался голос — на этот раз ворчливый.

Мисс Тернер что-то сказала.

Я услышал, как брякнула цепочка, дверь приоткрылась сантиметров на десять, и в щели показалась половина лица Норриса. Я сунул ногу в щель и, обращаясь к проступившей половине лица, сказал:

— Привет. Есть минута?

Я думал, постоялец попытается захлопнуть дверь. Но он опустил голову и покорно отступил в сторону, давая нам пройти. Что мы и сделали.

Как и сегодняшний утренний таксист, Норрис был небрит. Щеки, поросшие седой щетиной, казались белыми. На нем были мятые черные штаны и мятая белая сорочка без воротника, с тремя расстегнутыми верхними пуговицами. Ноги босые. Зато на голове сидел красивый седой парик, однако господин Норрис, видно, очень торопился, когда надевал его, и тот малость перекосился.

— Помните меня? — осведомился я. — Фил Бомон. А это Джейн Тернер.

Тут Норрис вскинул голову — чувство покорности у него вдруг сменилось отчаянной веселостью.

— Да, да, конечно, дорогой вы мой. Простите за беспорядок. Видите ли, я не ждал гостей.

Простить такой кавардак было трудно. В слабом свете, проникавшем через грязное окно, комната казалась захламленной и запущенной, провонявшей грязным бельем и давно не мытым телом. Стены — бледно-зеленые, цвета жиденького горохового супа. Кровать вроде бы заправлена, если считать, что матрас прикрывали простыня и видавшее виды одеяло. Хотя после уборки на кровати уже успели полежать. На одеяле отпечаталась продолговатая вмятина — в виде человеческой фигуры, а на подушке — округлая серая ямка. Рядом с подушкой лежала раскрытая книга переплетом вверх. Дверь в дешевенький гардероб была открыта — внутри я разглядел костюмы на плечиках, а под ними стопку белья. На столике рядом с кроватью стояла бутылка виски, а рядом — полупустой стакан.

Норрис взглянул на мисс Тернер и начал возиться с пуговицами рубашки.

— Надо же, — сказал он, застегнув наконец рубашку, — какой сюрприз. Он оглядел комнату, как будто только-только смекнул, где находится. Улыбнулся и виновато проговорил: — Я бы предложил вам сесть, но, боюсь, у меня всего лишь один стул.

— Присаживайтесь вон там, — показав на кровать, сказал я. — Мисс Тернер? — Я предложил ей единственный деревянный стул.

— Спасибо, — сказала она. Если мисс Тернер и почувствовала себя неловко в комнате одинокого мужчины, она никак этого не показала.

Господин Норрис присел на краешек кровати и уставился на меня.

— Чем могу быть полезен, дорогой вы мой?

Мисс Тернер села. Я подошел к низкому комоду и оперся о него правым бедром.

— Забавно, не правда ли, — сказал я, — что вы так поспешно покинули Берлин.

— Возникли важные дела. Сами знаете, как оно бывает. — И он с надеждой улыбнулся.

Я обвел унылую грязную комнату нарочито долгим взглядом.

— Да, — согласился я, — дела, как видно, и впрямь были важные.

Норрис взглянул на мисс Тернер, потом перевел взгляд на меня. Он решил перейти в наступление. И, выпятив грудь, заявил:

— Послушайте-ка. Вы не имели никакого права сюда являться и…

— Господин Норрис, — сказал я, — перестаньте.

Он замолчал. Плечи понурились, грудь обмякла. Он посмотрел вниз, потом в сторону, затем снова на меня.

— Что вам от меня надо? — Голос был слабый, подавленный.

— Я не верю, что это вы ее убили, — сказал я. — Думаю, дело было так.

Я сказал:

— Мне кажется, в понедельник ночью вы кое-кого или кое-что видели. Думаю, вы не придали этому значения до среды, пока не узнали, что мисс Грин мертва. И, думаю, тогда вы смекнули: то, что вы видели, и вам сулит опасность. Вот вы и решили исчезнуть.

Я подкинул ему пищу для размышлений. Насколько я успел понять господина Норриса, если он станет все отрицать, значит, я оказался прав или, по крайней мере, был близок к правде. А если он со мной согласится, стало быть, я ошибся.