Таня Гроттер и птица титанов - Дмитрий Емец

К известию, что Шурасик едва не погиб от драконьего пламени, Гробыня отнеслась равнодушно.

– Если что, я встану у стеночки, меня дракон не заметит. Да хоть бы и заметил. Привидения огня не боятся!

– Ты не привидение! – сказала Таня.

– Правда, что ли? – удивилась Гробыня. – А почему тогда Ягге убрала зеркало? Может, потому, что в нем ничего не отражается?

– Оно это… того… треснуло, в общем! – сказал Гуня.

– Врать ты не умеешь, но за попытку утешить – хвалю!.. – Гробыня повернулась к стене.

Ни одна складка одеяла не шевельнулась, хотя движение было резким.

Гуня замахал руками, чтобы Таня уходила, и она вышла за ширму. Дамы сердито закрывались от нее зонтиками. Им было все равно на кого, только бы обижаться. Один из кавалеров попытался замахнуться на Таню тростью, но трость оказалась так прочно пришита к ширме, что даже самому кавалеру стало совестно. Он торопливо отвернулся и, заложив руки за спину, принялся прохаживаться с самым независимым видом.

– Гуня! Гробыня! Пока! – крикнула Таня.

Гробыня что-то буркнула. Гломов не ответил. Он стоял у окна и сосредоточенно смотрел на осенний ковер тибидохского парка. На его каменном лице ворочалась тяжелая, упорная, почти ставшая делом мысль. Таня осторожно попыталась подзеркалить его. Гуня блокироваться не умел, но что-то почувствовал, потому что над головой у Тани пронеслась табуретка и вдребезги разбилась о стену.

Таня еще раз вежливо попрощалась.

«У каждого внутри помойка. Скрывает он это или нет – все равно помойка. Главное, сидеть на своей помойке, тихо разгребать ее и не соваться на чужие!» – хмуро думала Таня на обратном пути. Ей было противно, что с Гробыней все вышло так криво. И подругу не утешила, и себе настроение испортила.

Да и лицо Гломова не выходило у нее из головы. То, как он смотрел на Гробыню, а потом в окно.

«Он ее любит. Просто любит – и плевал на правило пяти пальцев! А мне плохо оттого, что я никого не люблю. То есть, может, кого-то и люблю, но меньше, чем себя, а это все равно, что никого не любить, потому что это уже совсем не то», – решила она.

* * *

За ужином только и разговоров было, что о Шурасике.

– Я всегда подозревала, что он негодяй! – заявила Лиза Зализина. – У него глаза были негодяйские! О, негодяйские глаза я всегда узнаю!

Жора Жикин отправил в алый рот, отороченный черными усиками, вишенку.

– У тебя все мужчины негодяи! Вот скажи: какие у меня глаза?

– Бараньи! – отрезала Зализина. – Негодяйские они вон у этой… у Таньки Гроттер!

Жикин подозрительно уставился на Таню.

– И ты об этом никому не говоришь?

– Я всем всегда об этом говорю! Но мне никто не верит! Вот отдайте ее дракону и увидите, что я права!

Таня промахнулась вилкой мимо котлеты. Она ощущала, как с соседнего столика на нее тревожно глядит Рита Шито-Крыто.

– Вы все влюблены в свою Танечку! А я говорю, что она авантюристка и отравила жизнь Ванечке! – продолжала Лиза.

Эта была любимая пластинка Лизон. Самое интересное, что зла на Зализину Таня, как ни искала, в себе не обнаружила. Вообще с Таней происходили странные вещи. Она была как дикий зверек. Никому не верила, все ее раздражали, а лучше всех она почему-то понимала Лизу. То есть она чувствовала, что до Зализиной ей куда ближе, чем до любого нормального человека.

– Мамочка моя бабуся! А ведь мы Шурасика столько лет знали! Получается, шпионом Чумы может оказаться каждый! – заявил Ягун.

– Даже ты! – крикнул ему Горьянов.

– Ясный перец, это я! – согласился Ягун, и тотчас лежащая перед ним вареная картошка побелела, покрывшись пухом проросшей плесени.

Это Ягге отвела сглазы, устремившиеся во внука со всех концов столовой. Чувство юмора – факультативная вещь и в стандартной комплектации в базовую модель человека не поставляется.

– Лучше я б помалкивал! Говорила мне бабуся: держи ценные вещи во внутреннем кармане, а рот закрытым! – сказал играющий комментатор.

Преподаватели обращали на перепалку учеников мало внимания. Сарданапал и Медузия отсутствовали, а Великая Зуби и Тарарах занимали гостя. Перевоспитавшийся вампир с опереточным именем Теодор шмыгал носом и, не прикасаясь к еде, катал хлебные шарики.

– Ты же не ел ничего! Перекуси! – уговаривал его гостеприимный Тарарах.

Теодор кисло смотрел на тарелку. Нос его морщился и прогибался внутрь, как сдутый гриб.

– Не могу! Там мясо!

– Оно ж вареное!

– А вдруг не до конца? Один раз капля крови на язык попадет – сорвусь.

– Тогда салатику?

Бугристый нос Теодора вновь приходил в движение, тестируя угрозы.

– Тоже не могу! Там свекла!

– Ну так что ж, что свекла?

– Она красная! Один раз что-то красное съем – сорвусь!

А вот от рюмочки спирта Теодор не отказался. У спирта, как он объяснил, два плюса. Во-первых, он медицинский, а следовательно, лечебный. Во-вторых, прозрачен как слеза и не содержит ничего красного.

Глоток спирта мгновенно преобразил сонного вампира. Его нос в одну минуту переменил четыре цвета. Вырвав из рук у Тарараха бутылку, Теодор налил себе еще.

После третьей рюмки завязавший вампир оттаял, проснулся и начал демонстрировать исключительную живость характера. Назвал Тарараха старым ящиком, захохотал и, придвинувшись к Зуби, произнес сложный двусмысленный комплимент, начавшийся с глаз и закончившийся ногами.

Зуби стерпела. Неправильно истолковав выражение ее лица, Теодор попытался погладить ее коленку. Оскорбленная Великая Зуби отвесила Теодору такую затрещину, что тот опрокинулся вместе со стулом. Он лежал на полу, закинув ноги на стул, и подвывал.

– Ой, беда! Ой, беда!

– Ты себе что-то сломал? – забеспокоился Тарарах.

– Хуже! Я прокусил себе губу!

– До крови? – разом переспросили Тарарах и Великая Зуби.

Теодор не ответил. Он мотнул головой, дернул ногой, и тяжелый стул улетел по дуге, сбив два столика. Еще через секунду глазные зубы со щелчком выдвинулись, и он с рычанием бросился на Тарараха, метя в сонную артерию.

Великая Зуби встретила его искрой. Теодор обмяк. Тарарах, вздыхая, взвалил своего приятеля на плечо и потащил его в магпункт.

– И что теперь с ним делать? И угораздило же меня! – бормотал он.

На лице у него было бесконечное терпение дружбы.

* * *

В конце ужина в щеку Тане попал бумажный шарик. Это была записка: «У подъемного моста. Сейчас». Таня узнала почерк Риты Шито-Крыто.

Рита и Глеб ждали ее за воротами. Глеб бросал в ров мелкие камешки. Ритка покачивалась с носка за пятку с самым мрачным видом. Увидев Таню, оба быстро пошли в парк. Таня последовала за ними.