Лики старых фотографий, или Ангельская любовь - Юлия Ник

«по блату», их обслуживали замечательно. Разумеется, обсчитали, но зато сделали вид, что не замечают, как они из своих бутылок разливают под столом. Посидели весело, повспоминали, помечтали, и совсем уже размечтались, как в Москву поедут, а тут им и говорят: «Пора, гости дорогие, ресторан закрывается».

— Нет. Вот почему такая всегда несправедливость? Только разговоришься — так сразу «ресторан закрывается!» — возмутился Сергуня.

— Ты лучше бы не об этом подумал, — сказал рассудительный Строгин, — а о том, как нам до дому добираться? «Транвай» к нам не ходит, автобусы, как я вижу, тоже уже не «ездиют». Или я плохо вижу? — Андрюшка Строгин, дурачась, приставил к глазам «бинокли» из ладоней.

— Я хорошо вижу. Нет ни хрена. Ни одной машинешки. Холод собачий. Но что делать-то будем? — Ванятка, как всегда, был основателен и целеустремлён.

— Ты в ресторан предложил, ты и думай, я-то думал, у тебя план какой-то есть, — Строгин взыскующе и расслабленно смотрел влажными глазами на Ванятку.

— А почему я за всех вас один должен был думать. Я думал, что раз так все согласились, то знают, как до дома-то добраться.

— А чего тут не знать? Всего двадцать пять км. К утру дойдём, — весело сообщил всем Роман Лавров, неизменный запевала.

— А я и так уже дошел. Варежки дома забыл, руки сильно мёрзнут, — весело сообщил всем гармонист Тимоха.

— Вот нравятся мне русские мужики, когда у них всё хорошо и есть выпить — то всё «за*бись!» Когда трезвый и всё понятно — «х*ли» думать. Когда пьяный и ваще ничо не понятно — «пи*дец!» И всё! — Ворот скептически всех осмотрел. — Не хватало только пальцы Тимохе отморозить. То-то баянист у нас будет. Нет, не дойти нам сегодня до дома, будем товарищей по дороге терять. Вишь, Сергуня уже на Ванятке висит. Как на вешалке. Чо, Ванятка, донесёшь боевого друга? — Ворот явно над ними издевался.

— А чо я-то сразу? Пусть сам ползёт, — сказал Ванятка, но на всякий случай покрепче прижал к себе вихляющегося из стороны в сторону приятеля.

— Вот и я о том, только провидение нас может спасти, и тогда утром мы скажем, что не «пи*дец» нам был, а только «пи*децок» маленький попугал. Вам слово — Провидение ты наше!

— Ребята. я тут недалеко живу, если дворами — то десять минут, — Ларик, честно говоря, думал, что все более или менее на ногах, но когда сидишь на стуле, это трудно проверить наверняка. — Донесём павшего товарища?

— Десять минут? Да мы его бегом тут … — сказал Строгин и, поскользнувшись, упал прямо под ноги говорившему Ларику.

— Завтра с того, кто ему подливал — спросим. Я правильно излагаю? — от свежего воздуха, или от того, что в крови начала работу последняя стопка водки «на посошок», Ларик стал тоже стремительно пьянеть. И не только он один.

«Посошок» превратился в тяжеленный посох, который всё время притягивал всех к земле. Вчерашняя оттепель сыграла со всеми пешеходами в ту ночь подлянку, и ноги у всех разъезжались по тоненькой корочке льда, прихватившего наступавшими Крещенскими морозами дневную оттепель предыдущих дней.

«Десять минут» растянулись в целый час, приходилось подбирать и ставить на ноги упавших и даже пытавшихся тут же и заснуть. У Сергуни всё время почему-то спадывали сапоги, то один, то другой, за ними приходилось возвращаться, укладывая Сергуню поудобнее, или уж, как придётся, потом одевать Сергуню в сапоги и тащить его дальше. Ванятка и крыл, и клял дружка на чём свет стоит, и божился, что в следующий раз точно бросит его, черта хлипкого, на дороге.

Не думал Ванятка, что проклятия сбываются…

— Чёрт, Леон, какого чёрта они такие пьяные? Ну мы-то же с тобой ничего? Ещё и считаем этих дураков. А? Леон? Ромка тоже ещё торчком торчит, только почему-то головой всё время трясет.

— Ларик, ты иди, иди, вот видишь, тут расчищено, а тебя на газон всё тянет, мне тебя, бугая такого не дотащить будет, если упадешь. Мы, хоть, правильно идём-то?

— Мы? Идём? — Ларик поднял голову к небу, повернулся назад. — Видишь, Леон, Полярную звезду.

— Вижу и что.

— Она прямо над моим домом, мы не заблудимся. Я когда с каменоломни возвращался, — она там всегда была.

— Ясно. Нам до каменоломни твоей до утра не дойти. Адрес помнишь?

— Конечно, помню. Доватора. Улица Доватора, ещё революционер такой был. Генерал. Странно, у генерала и такая уличная фамилия была… — Ларик пытался делать очень серьёзное лицо, но с него в это время почему-то слетала шапка.

— Чего ты голову задираешь всё время, Ларион? — поднимая шапку, ворчал Леон.

— Я не задираю, я представляю, как мы будем тожественно стоять перед сияющей рампой, и все будут нас приветствовать стоя. Но сейчас-то мы с тобой почему лежим-то?

Роман Лавров с Андрюшкой Строгиным с трудом подняли их обоих и крепко взяли под руки. Этих двоих на букву «Л» терять было никак нельзя, вся надежда только на них и оставалась. Мороз не просто крепчал, он уже уши у всех завернул под шапки.

А уши — это последнее, что настоящие мужики от мороза прячут

Дом Ларик узнал издалека: «Вон он, мой домик миленький. Квартирка номер четырнадцать», — он шел домой на автопилоте, что характерно для многих русских мужиков.

Они, видимо интуитивно, выбирают какой-нибудь ориентир, например Полярную звезду, идут в противоположную от него сторону. И всегда доходят.

Дошли вроде все, некоторых доволокли. Предстояло самое сложное — подняться тихо на четвертый этаж. Тихо. Чтобы никто не вызвал вытрезвитель. Это Ларик, Леон и иже с ними, стоявшие ещё на ногах, понимали определённо и буквально. Город — это вам не деревня, где под любым забором тебе может быть вытрезвитель, если дорогу не нашел после свадьбы друга или соседа. Да и упивались до вытрезвителя в деревне только на свадьбах.

Поэтому когда кто-то из них падал на этих чертовых скользких ступенях Ларикова подъезда, — то падал молча, чтобы враги не услышали. И только в самом конце громко матерился. Враги их услышали, но выходить из квартир не стали. Всем известно, что с пьяными, тихо падающими и громко матерящимися мужиками, лучше не связываться. Пусть пройдут по своей муравьиной тропе мимо, тем более, что движением руководил сын хозяина квартиры номер четырнадцать. Запуская всех в квартиру, он их почему-то считал, как в детском садике.

Утром никто из них сразу на ноги встать не смог. Сначала надо было опознать, чья нога или рука лежит на твоём лице, и где ты тут сам? И только Ларик и Леон