Ледобой-3. Зов - Азамат Козаев

— Ага, точно! Люди меняются. Я вон тоже не на страшиле женился. Пока женихался красивая была, как посмотрит голубыми глазками, ровно крылья у меня растут, а теперь… — усмарь горестно махнул рукой.

— Человек за хорошее держится, подмогу в том себе находит, а вы единственное стоящее отпихиваете. К ним подадитесь? — каменотёс, что с самого начала не верил в виновность Безрода, кивнул вперёд, на помост. — С твёрдого да в болото?

— А хоть бы и к ним, — едва не в голос ответили остальные.

Сивый усмехнулся. Один-четверо. Так ли весь город? Его пихнули в бок.

— Правильно же говорю? Предатель Безрод и душегуб!

— Ты похоже, всё для себя решил. Нет?

— Да говорят же, что он! А я как все.

— А выяснится, что не он? На Скалистый поплывёшь каяться?

— Да он это… — неуверенно упёрся худой гончар. — Говорят же, лицо с рубцами!

На помост поднялись трое, все чернобородые, одеты по хизанскому укладу — всё как у боянов, только верховки длинные, до самой земли и поясов три — два нашиты, один всамделишный, там, где и положено быть поясу. Дескать, три испостаси у этой Вселенной, верхний мир, там, где небо полощется, нижний мир, что под ногами лежит и мир людей, обнимающий человека со всех сторон, как пояс.

— Наши братья тяжело переживают свой недуг. Им тяжело вспоминать это снова и снова, и делают они это лишь для того, чтобы открыть для вас правду и, подобно путеводному огню на скалах, указать истинный путь, — завёл первый, да голосом таким распевным, хоть глаза закрой и на ходу засыпай.

— Денно и нощно вопрошали они в молениях Небесного Отца, когда выйдет им избавление от невыносимых хворей телесных и душевных, и Отец наш Небесный услышал! — второй гремел над площадью зычно и проникновенно, как молодой гром по весне, да голосом таким масляным и жирным, что услышишь одновременно его и скрип ржавого колодезного ворота — даже не поморщишься. — Вот что такое истинная вера, соседи мои добрые! Вот что такое истинная любовь создателя и подателя благ!

— А сколько таких сгинуло в беззвестности? Сколько отчаявшихся в эту тревожную пору не выкарабкалось в жизнь по той лишь простой причине, что не поверили в силу высшего существа, которому все мы обязаны жизнью? — третий, вопрошая, всё тянул руку и тряс ею, и Безрод будто въяве увидел, как соразмерно трясут и качают головами соседи, ровно для каждого полуденник нашёл крючок внутрях, набросил верёвку и теперь дёргает, ровно лицедей кукол на нитках, всех разом. — Да, наш с вами враг с рубцами по всему лицу, силён, злоба его велика, он травит нас с вами через воду и рубит мечом, будто скот бессловесный, но даже ему не сравниться в могуществе с Отцом нашим Небесным! Все ли видят этих двоих, которые его волей превозмогли хворь, насланную врагом рода человеческого? Кто видел, расскажите соседям, понесите светлую весть дальше! Есть спасение! Есть выход!

Сивый с ухмылкой наблюдал за рукоделами, что спорили совсем недавно на его счёт. Каменотёс взирал на всё молча, изредка плевался под ноги в сердцах, остальные четверо, как впрочем и добрая половина площадного люда, горячо поддакивали, одобрительно гудели, кивали, соглашаясь.

— Силён, паскуда сивая, а против бога не попрёшь!

— Соберёмся и сами попрём гадину! Князь, гони Безрода!

— Под суд, поганца!

— Отец Небесный… Скажите пожалуйста! Это ж навроде нашего Ратника что ли?

— Тьфу, дураки! Смотреть на вас тошно! Телята! Вас ведут, хворостиной гонят, а вы хвостами трясёте, да вперед палки бежите!

— Я уже было отчаялся…В горячечных видениях уже видел перед собой мерзкую рожу с рубцами, так и ждущую моей погибели, — на выжившего счастливчика страшно было смотреть — так живописен и леденящ был испуг на его лице, что гончар около Безрода горестно покачал головой, приговаривая: «Настрадался бедолага». — Но само высшее проведение сделало так, чтобы рядом оказались эти три мудреца, и с их помощью мы с Небесным Отцом нашли друг друга…

— Дня три учил? — Сивый усмехнулся в бороду, — «горячечные видения… высшее провидение…»

— Правильно ведь говорит! — гончар, накрученный сладкими речами до предела, возбужденно пихнул Безрода в бок и сделал попытку найти его глаза — Сивому пришлось согнуться и «закашляться». — Жги сердешный! Руби правду-матку!

— Разве могут остаться какие-то сомнения в том, что Отец наш Небесный любит нас и думает о нас? — вопрошал первый мудрец и водил по разгорячённой толпе чёрным оком, живым умом заточенным до кинжальной остроты.

— Вы представить не можете, какое облегчение наступает, когда находишь дорогу к спасению! — соловьём заливался второй выживший, колотя себя в грудь кулаком. — Заново начать жить, это как… как… как с бабы скатиться!

— Тьфу, срамной! — прилетело возмущённое с другого конца площади.

— Точно! — во всю глотку крикнул усмарь, — я когда по весне из болотища выбрался, подумал: «Да я ж не иду — лечу! Весу не чую, как после Кудряшки».

Толпа грянула хохотом и заколыхалась, как помянутое болото — цепко, вязко. А дальше по площадному болотцу, стоячему и плотному, будто нешуточная волна пробежала — заходило, заволновалось, и Сивый услышал: «Гля, купчата на помост полезли».

— А я тебе, добрый человек, отвечу по-простому, по-купецки! — основательно слепленный крепыш, без преувеличения «укутанный» собственной бородой, ровно в одеяло, руку выпростал пятернёй вперёд, — А ну, соседи, потише, слушай слово торговое! Меж собой мы, купцы, разумеем так: «Можешь сделать сам, делай. Не можешь — спроси соседа». Вон, болтают, Стюженя злая хворь свалила, вызволить старика из лап болячки не можем, разве это дело? Верховный ворожец излечиться не может! Сапожник получается без сапог! А если соседи помогут? Издавна Ратника почитаем, а вот пришёл ему на помощь брат с полудня, и носы воротим? Что не так-то? Тот же Ратник, только живёт напротив. Так в чём же дело? Может быть, нашему исконному мешаем с бедой воевать? Нет, не мешаем! Если наши вдруг найдут спасение, скажем «благодарствуем!» за избавление? Скажем! А вдруг боги меж собой договорились, а? Дескать, нынче Ратник в тень отойдёт, а спасением людским займётся этот… как бишь его… Отец Небесный? Что, не могло так быть? Я вон тоже не всякий раз за моря сам хожу. Иной раз и на печи остаюсь, только золотом помогаю, да добрым советом. И на-ка, добрый человек, от низового купечества на молельный дом! Прими, сочти, да пусти на доброе дело, и гляди, не дури — купца не обманешь!

Борода-Одеяло одной рукой схватил руку первого мудреца, старшего среди трёх, а второй с размаху впечатал мошну с чем-то звенящим тому в ладонь. Полуденник поклонился и, высоко воздев дар, просто поднял толпу на задние лапки, как учёного пса — гончар около Безрода, без преувеличения едва не запрыгал на месте. Сивый усмехнулся.

— За золото отца-мать продашь, скотина ты мохнатая, — шипел каменотёс, остервенело сбрасывая с плеча руку усмаря, едва тот от восторга затряс соседа, показывая пальцем на купца.

— Точно! Сам слышал — Стюжень вот-вот душу отдаст!

— Не дождётся старый избавления, уйдёт скоро к Ратнику.

— Можешь — сделай сам, не можешь — попроси соседа! — повторил гончар, привычно уже пихая Сивого в бок.

— Не можешь с женой сам, попроси соседа, — повернувшись к нему, каменотёс вскинул локоть и выразительно-бессильно уронил кисть. Мельком глянул на соседа гончара, замотанного в клобук, и вдруг замер, раскрыв от изумления рот.

«Что не так? Клобук сполз? Солнце меня приласкало?» — усмехнувшись, Безрод поплотнее зарылся в тканину, но обмануть каменотёса не получилось.

Рукодел медленно отвернулся, но лопатками, затылком, напряжённой спиной, сам вполовину утихший дал понять: «Знаю, что ты там, просто не смотрю». Ну как не смотрю — пару раз Сивый поймал косой полувзгляд с полуоборота.

«Я видел достаточно», — Безрод стал выбираться из толпы, и чем далее выбирался, чем ближе делалась площадь, свободная от толпы, тем ожесточённее приходилось работать локтями. Оно и понятно — чем дальше ты от помоста, тем жарче у людей желание увидеть спасённых и острее жажда послушать правду. Жизнь — она ведь одна, а ну как прямо сейчас говорят то, за чем ты всю жизнь гонялся, но между тобой и заветным словом, ровно страдное поле, колосится целое поле бездельников. Что? Они тоже хотят