История России. Смутное время Московского государства. Окончание истории России при первой династии. Начало XVII века. - Дмитрий Иванович Иловайский

Большая часть новгородских пригородов и Псков со своими пригородами не пришли на помощь, отчасти по причине шведских захватов, отчасти по внутренним смутам и неурядицам. Во всяком случае, к Москве приближалось великое, почти стотысячное ополчение, которое в соединении с населением столицы, казалось, одним своим числом могло задавить семитысячный польский гарнизон. Но в действительности силу ополчения подрывали неизбежное отсутствие единства в предводительстве и особенно присутствие большого количества казаков — элемента противогосударственного и трудно поддающегося воинской дисциплине. А что касается населения столицы (польские и вообще иноземные известия сильно преувеличивают, считая его в 70 000 человек), то враги поспешили нанести ему страшный разгром еще прежде, чем подоспело земское ополчение.

Несмотря на все старания Гонсевского и других польских начальников предупредить столкновения своих жолнеров с народом, отношения весьма обострились. Ободряемые слухами о скором приходе земского ополчения к ним на помощь, москвичи принимали все более вызывающее положение и не скрывали своей ненависти к полякам; называли их обыкновенно «лысые головы», короля бранили «старой собакой», а королевича «щенком»; на рынках запрашивали с них вдвое дороже, чем с туземцев, и при всяком удобном случае завязывали с ними драку. Наступало Вербное воскресенье, с его величественной процессией шествия патриарха на осляти из Кремля от Успенского собора на Красную площадь к храму Покрова или Василия Блаженного, собственно к его приделу Вход в Иерусалим. Опасаясь обычного народного стечения в этот день, Гонсевский отменил было процессию на сей раз; но, видя поднявшийся народный ропот, освободил патриарха из-под стражи и велел ему совершить обряд шествия на осляти. При сем его коня (изображавшего осла) вместо царя держал за повод боярин Гундуров. Все поляки и немцы, составлявшие гарнизон, в полном вооружении охраняли порядок и были готовы к бою на случай народного мятежа. Но Вербное воскресенье прошло спокойно; а гроза разразилась через день после того, то есть во вторник на Страстной неделе 19 марта.

В понедельник лазутчики донесли Гонсевскому, что Ляпунов с главным ополчением приближается к столице с одной стороны, Заруцкий с казаками с другой, Просовецкий с третьей; а москвитяне только ждут их прихода, чтобы напасть на польский гарнизон. Польские начальники решили их предупредить.

В Москве на рынках стояло зимой много извозчиков с санями, запряженными в одну лошадь. Эти сани представляли готовый и подвижной материал для того, чтобы перегородить улицы и стеснить движения поляков в случае мятежа. Во вторник поутру поляки заметили, что извозчики особенно столпились в Китай-городе, наиболее торговой и густонаселенной части Москвы. Они стали бить и разгонять их или заставляли тащить пушки на стены Кремля и Китай-города. Завязалась драка. На помощь извозчикам бросилась толпа лавочников и черни. Тогда поляки и немцы взялись за оружие и принялись рубить и резать москвичей без разбора пола и возраста. Вскоре все жители Китай-города были частью избиты, частью разбежались, и он остался безраздельно в руках поляков, чего они и добивались. Во время этой свалки был убит князь Андрей Голицын, находившийся под стражей. Затем поляки поспешили точно так же громить и очищать Большой посад, или Белый город, и внешний посад, или Деревянный город, чтобы не дать москвичам возможность укрепиться в них вместе с подходившим земским ополчением. В это время подоспели некоторые передовые отряды сего ополчения. Так, князь Димитрий Михайлович Пожарский вошел на Сретенку и засел здесь в наскоро построенном остроге, который вооружил пушками. По всей Москве загудели набатные колокола, и все население поднялось как один человек. В Белом городе поляки и немцы встретили отчаянное сопротивление и никак не могли его одолеть, потому что москвичи перегородили улицы и переулки возами, дровами, скамьями и тому подобным; польская конница не могла поэтому производить своих натисков; а пехота и немцы едва успевали разметать загородку в одном месте, как она появлялась в разных других. Не только из-за этих прикрытий, но также с кровель и заборов русские поражали врагов пулями, стрелами, каменьями и дрекольем; кое-где с нашей стороны гремели и пушки.

Полякам приходилось плохо: уже одним своим числом русские действительно их подавляли. Вдруг кто-то закричал: «Огня! Огня! Жги дома!» Польские начальники приказали поджигать. Говорят, что этот совет дан был главным изменником Салтыковым и что он первый зажег собственный дом.

После нескольких попыток врагам удалось произвести пожары в разных концах. Скоро дым и пламя, разносимые ветром, охватили большую часть города и заставили москвичей покинуть свои места; а поляки к вечеру спокойно отступили в Кремль и Китай-город, куда перебрались и те части гарнизона, которые стояли дотоле в Белом городе. Пожар длился всю ночь и ярко освещал окрестности; москвичи старались его потушить. Но Гонсевский, посоветовавшись с русскими боярами-изменниками, решил докончить дело истребления и учинил все нужные для того распоряжения. В среду на рассвете из Кремля и Китая вышло несколько польско-немецких отрядов с осмоленной паклей, лучиной и другими зажигательными веществами; они принялись поджигать Белый и Деревянный город во всех направлениях. При этом особенно отличился своим усердием наемный француз Яков Маржерет, один из отрядных начальников, состоявший в русской службе при Борисе Годунове и Лжедимитрии I. Так как стены и башни Белого города не поддавались огню и представляли подходившему русскому ополчению возможность отрезать полякам сообщения, то они постарались выжечь дотла Замоскворечье с его внешней стеной, чтобы иметь с этой стороны свободное сообщение с польскими подкреплениями и подвозом съестных припасов. Как раз в это время, когда жители Замоскворечья вместе с прибывшим отрядом Ивана Колтовского оборонялись от поляков, из Можайска подоспел со свежей дружиной полковник Струс. Имея перед собой горящую и рушившуюся деревянную стену, этот храбрый полковник крикнул своим людям: «За мной, дети!» — и, вонзив шпоры, перескочил через пылавшие развалины; за ним перескочила вся его конница и обратила в бегство отряд Колтовского. Другой ополченный отряд (коломенцы с Плещеевым) укрепился было у Чертольских ворот; но также не выдержал огня и нападения. Только князь Пожарский на Сретенке мужественно бился с врагами и долго оспаривал у них прилегающую местность. Однако огонь и тут принудил русских к отступлению; они положили в телегу тяжело раненного князя и повезли его в Троицкую лавру. Туда же вслед за ними ушли многие москвичи; другие рассеялись по окрестным слободам и селам; множество людей было избито или сожжено; оставшаяся часть жителей покорилась полякам и вновь должна была принести присягу королевичу Владиславу.

Москва опустела и обратилась в громадный пылающий костер, ибо и на следующий день, в четверг,