Женщины Великого века - Жюльетта Бенцони

Молодой человек немедленно последовал этому совету, но еще кое-кто пришел к тому же выводу, что и «тетушка Субиз». Это была госпожа де Рокелор, которая, подъехав к Канцелярии, увидела во дворе ливреи и гербы своих врагов. Еще больше рассвирепев, она велела своей компаньонке попросить министра поговорить с ней в ее карете.

Зная бурный характер герцогини, Поншартрен принялся ее убеждать решить дело миром и прийти к взаимному согласию. Но та не желала ничего слушать. Герцогиня требовала смертной казни за «святотатство» или как минимум пожизненного заключения в крепость где-нибудь в самом отдаленном уголке Франции. Вполне естественно, что господин де Поншартрен дипломатично, но твердо отказался способствовать такому решению вопроса.

– Превосходно, – заявила герцогиня. – Тогда я обращусь к королю.

Однако Людовик XIV как раз проводил время в Марли, загородной резиденции, как он говорил, в «сельском замке», а когда монарх там отдыхал, то и речи не могло быть о том, чтобы неожиданно к нему нагрянуть лишь по той причине, что с ним связаны приятные воспоминания о былом. Вот почему герцогиня вошла в замок с черного хода и попросила аудиенции у госпожи де Ментенон, которая хотя и не питала к ней большой симпатии, но живо интересовалась монастырскими делами, а потому встреча ей была обеспечена.

Супруга короля не жаловала герцогиню, что вполне объяснялось их общим прошлым, однако выслушала ее со вниманием, после чего проводила в маленькую комнату, и когда Людовик XIV, встав из-за стола, зашел к жене, чтобы выпить свою микстуру, она сообщила, что его ждут. Заранее смирившись, поскольку беседы нельзя было избежать, король принял госпожу де Рокелор прямо в спальне.

Увидев монарха, герцогиня бросилась ему в ноги, плача, стеная и сквозь слезы требуя для провинившегося самого сурового наказания.

– Что я слышу, сударыня! – воскликнул тот. – Вы просите у меня голову принца де Леона, вашего зятя?

– Так и есть, Сир, но примите во внимание чудовищность совершенного им преступления: похищение из монастыря, заключение брака без дозволения, наконец… насилие!

Негодующий тон герцогини вызвал у монарха лишь лукавую улыбку. Прежде она была не столь добродетельна да, пожалуй, и не столь жестока. Но герцогиня стояла на своем. Видя, что дело не сдвинется с мертвой точки, король пообещал ей все, что она требовала, с твердым намерением не выполнять посула, потому что этот брак, на который, впрочем, он уже дал согласие, полностью его устраивал. Разумеется, он поделился этим с госпожой де Ментенон, а та, в восторге, что вскоре бывшей сопернице будет подложена огромная свинья, поспешила растрезвонить повсюду новость о предстоящей пышной свадьбе. И в первую очередь она была адресована тем, кто мог вволю порадоваться неприятностям, свалившимся на голову как госпожи де Рокелор, которую при дворе никто не любил, так и Роганов, которых там любили еще меньше.

Тем временем, не обращая внимания на слухи, герцогиня помчалась в Париж со скоростью, на которую только были способны ее лошади, направившись прямиком к начальнику уголовной полиции Леконту, где она подала жалобу на принца де Леона. Уж она-то была твердо уверена, что к рассвету ее поверженный враг будет в Бастилии ожидать решения своей дальнейшей участи.

И она была бы сильно разочарована, узнав, что Леконт тотчас же предупредил короля об этом нежданном визите, а тот дал ему понять, что в этой странной истории не было ни насилия, ни соблазнения, ни похищения, поскольку все произошло с полного согласия мадемуазель де Рокелор. Канцлеру Поншартрену же вменялось в приятную обязанность объявить матери невесты монаршую волю: поскольку этот брак, действительно сумбурный и поспешный, никак нельзя считать законным, он будет заключен вторично и по всей форме.

Обе стороны пришли в бешенство, но бунтовать было бессмысленно. Роганы тем не менее тянули, сколько могли, пока их сын предавался тоске, а Франсуаза оставалась в своем монастыре под охраной четырех монахинь.

Первой капитулировала госпожа де Рокелор, у которой вовсе не было желания ссориться с королем. К тому же в душе она была не прочь выдать замуж дочь, не блиставшую красотой. Роганы оказались менее сговорчивыми, и понадобился прямой приказ короля, чтобы они дали согласие на брак, причем оба поклялись, что отныне не скажут ни слова непокорному сыну. Безутешные супруги прибавили также, что их щедрость ограничится лишь двенадцатью тысячами ливров ренты, на что госпожа де Рокелор ответила, что она собиралась назначить сумму в восемнадцать тысяч, однако теперь не видит оснований давать больше, чем ее противники. Как бы то ни было, король подписал брачный договор второго августа 1708 года, но затем это должны были сделать родители, а обычай требовал, чтобы мероприятие проходило в доме невесты.

Сначала старший Роган наотрез отказался идти к Рокелорам, но в конце концов согласился при условии, что он и словом не обмолвится с хозяйкой дома. Это-то и послужило причиной бурной сцены.

Едва войдя, Шарль де Роган тут же бросился к окну, открыл его и облокотился на подоконник, чтобы находиться спиной ко всем, присутствующим в гостиной. Появились новобрачные. Молодой человек начал с того, что попросил прощения у всех, кого невольно обидел, но когда он приблизился к отцу, тот обрушил на него такой поток оскорблений, что несчастный малый, не выдержав, решил немедленно удалиться. Неумолимый герцог только тогда повернулся со словами: «Если этот мерзавец уходит, я протестую против брака, который нам навязали!» Все бросились вслед за женихом. Кардинал де Ноай, присутствовавший на церемонии, самолично настиг беглеца, а тем временем невеста лишилась чувств, равно как и ее матушка. В конечном итоге договор всё же подписали. Оставалось венчание, но о Версале уже и речи идти не могло. Той же ночью, в полночь, Роганы и Рокелоры отправились в церковь Святого Павла. Добравшись туда по отдельности, семьи даже вошли в разные двери, встретившись только возле алтаря. Едва церемония завершилась, они точно так же покинули церковь, даже не поздравив друг друга. Молодые супруги наконец-то воссоединились, не получив со стороны родни ни малейшего знака внимания.

Медовый месяц им пришлось провести в доме, находившемся в Нейи[98], который когда-то служил убежищем для любовной интрижки Эркюля-Мериадека с красоткой Флоранс, но свадебный ужин оказался скорее скудным, потому что любезный свекор отказался дать сыну хоть немного денег. И только герцогиня де Рокелор на следующий день отправила им сто пистолей.

И все же их брак оказался счастливым, несмотря на постоянные нехватки и удивительную атмосферу постоянно сменявших друг друга ссор и примирений. Молодая пара старалась жить на широкую ногу, однако не всегда имела достаточно дров, чтобы согреть комнаты гостей. Но и страдая от безденежья, принц сумел-таки доказать свою любовь к жене, купив у герцога де Лоржа небольшое имение, где Франсуаза наконец-то почувствовала себя хозяйкой.

Заседание «Огненной палаты», проходившее двадцатого марта 1679 года, близилось к концу. Вот уже восемь дней длился допрос «предсказательницы будущего» Катерины Монвуазен, больше известной как Лавуазен. Расследование по «делу о ядах», отбросившему страшную тень на царствование Людовика XIV, было в самом разгаре. В зале Арсенала, где происходили слушания, звучали самые громкие имена Франции, раздавались самые чудовищные обвинения. Речь шла о «порошках для наследства»[99], черных мессах, приворотных зельях, порче, восковых фигурках, пронзенных иглами, и прочей чертовщине, всплывшей на поверхность из зловещих глубин мрачного Средневековья.