Женщины Великого века - Жюльетта Бенцони

– Тогда я допрошу Флешуа.

– Невозможно. Восемь лет назад он умер.

– Как прекрасно! Единственный свидетель и тот мертв! Мы попусту тратим время, выслушивая вас.

– А зачем, по-вашему, мне лгать? Теперь уж мне терять нечего. Я знаю, что скоро умру, и смерть Расина моей – не помешает. Но я хочу уйти со спокойной совестью. А успокоить ее я смогу, если узнаю, что этот великий негодяй не останется безнаказанным! Верите вы мне или нет, не важно, но вот что я вам скажу: в момент смерти маркиза была беременна… и ей не разрешили даже позвать ее горничную Манон, а ведь та была повитухой.

– Итак, Расин одновременно отравил и жену, и своего ребенка?

– Не своего, а ребенка шевалье де Рогана. И заодно избавился от неверной жены.

* * *

Исповедь Лавуазен, несмотря на все их предубеждение против нее, серьезно поколебала позиции судей. Высокое положение Расина, в ту пору когда и самые знатные оказывались втянутыми в неблаговидные дела, по сути, ничего не меняло. Превосходный литератор мог оказаться отвратительным человеком, а тяжелый характер Расина отнюдь не свидетельствовал в его пользу.

Озабоченные и не знавшие, какие дальнейшие шаги предпринять, Ларейни и Безон, поразмыслив, решили обратиться к Лувуа[101]. Министр, по-видимому, тоже долго раздумывал, поскольку лишь одиннадцатого января советник Базен де Безон и начальник полиции Ларейни получили от него записку следующего содержания: «Прилагаю королевский ордер на арест госпожи Ларше (сообщницы Лавуазен). Ордер на арест господина Расина будет вам отослан по первому требованию».

Теперь оставалось только провести расследование, на этот раз основательное, поскольку дело оказалось мрачным и запутанным. Но прежде чем отправить стражу в дом Расина, Ларейни решил вызвать подозреваемого в полицию и выслушать у себя в кабинете.

* * *

К сорока годам внешность Жана Расина вполне соответствовала значимости его личности: драматурга отличали благородство черт лица и внушительная осанка. Он был еще красив, с иссиня-черными волосами, и очень нравился женщинам, несмотря на суровый взгляд и тонкую линию всегда сжатых губ. Если он и не слишком был удивлен вызовом в полицию, то взорвался после первых же слов Ларейни:

– Свидетельство Лавуазен? Скажу честно, я разочарован, что такой человек, как вы, принимаете на веру сплетни этого ничтожества!

– Не будем говорить о Лавуазен, она такова, какова есть. За свои преступления она уже заплатила на костре. Но ее свидетельство, хотя мы и немногое смогли из нее вытянуть, было проникнуто такой искренностью, что поневоле мы заинтересовались ее словами.

– Невероятно! Если я правильно понял, эта женщина осмелилась обвинить меня в отравлении и вы меня вызвали сюда для дачи показаний?

– Именно так, сударь.

– Тогда я немедленно вас покидаю! Если вам требуются объяснения по этому поводу, обратитесь к королю. Вы ведь знаете, он очень добр ко мне и…

– Знаю, что королю в первую очередь важна справедливость! Персоны и более высокого ранга, чем вы, побывали здесь… с полного согласия Его Величества!

– Что вы хотите сказать? – проговорил Расин, слегка побледневший.

– А то, что я могу сегодня же вечером вас арестовать, сударь. И монарх меня поддержит. Если, конечно, вы не пожелаете прояснить некоторые обстоятельства по доброй воле!

Заявление Ларейни произвело эффект разорвавшегося снаряда. Писатель застыл на месте, ноги у него подкосились, и он снова сел в кресло, нервно теребя пальцами перья шляпы.

– Какого признания вы ждете? – глухо произнес он. – Готов поклясться, что я не отравитель. Произошел несчастный случай… ужасный и непоправимый! Да поймите, я ее любил… любил как безумный! – И Расин стал рассказывать…

– Когда я познакомился с маркизой в 1664 году, ей был тридцать один год. В ту пору она только что потеряла супруга, славного Рене Дюпарка, за которого вышла замуж в шестнадцатилетнем возрасте. Надо сказать, он наградил ее не только детьми, но и сделал из нее самую выдающуюся актрису современности. Конечно, она очень страдала, так как всей душой любила Рене, но все равно… была в самом расцвете красоты. Вы ведь знаете, ее грация и прелесть неподражаемы. Именно за это все и называли госпожу Дюпарк маркизой, хотя ее настоящее имя было Тереза Горла.

Как мог я не полюбить ее? Столько мужчин обожали маркизу тогда или в недавнем прошлом: Мольер, Лафонтен, оба Корнеля. Вы, наверное, помните, господин де Ларейни, очаровательный, но полный обиды стишок, адресованный ей Корнелем[102], которого она сочла слишком старым и осмеяла?

Не стану утомлять вас чтением всего стихотворения. Знаю только, что оно ничуть не взволновало маркизу, она прочла его со смехом. О, как она была хороша! Разве могла она представить, что ее, как и всех остальных, подстерегает старость… Она любила жизнь, любила… любовь, и никогда ни один актер не имел более внимательной и нежной супруги, подобно бедняге Дюпарку.

– Когда вы познакомились, прошло ведь совсем мало времени с момента его смерти?

– Да, и это было к лучшему. Я уже тогда ревновал ее бесконечно к этой прошедшей любви. Знаете, ведь маркиза заставила меня ждать целых три года, три невыносимых года, пока не позволила любить себя! И притом я должен был…

– Жениться? Да, я знаю, – спокойно произнес Ларейни. – Продолжайте, господин Расин.

– И я на ней женился, ничуть не пожалев, ибо в ней обрел не только превосходную супругу и пылкую любовницу, но и замечательную актрису.

– Говорят, вы заставили ее уйти из театра Мольера?

– Ну а как иначе? Мне она была необходима, чтобы появились «Андромаха», а затем «Британик»… Нечего ей было делать у Мольера, который уж слишком к ней привязался.

– Так вы ее ревновали, ревновали до такой степени, что запретили видеться с друзьями, даже с матерью?

– Да, ревновал! – подтвердил драматург. – Что в том странного? Я был моложе, но куда там соперничать с ней, с ее красотой… и потом, я опасался Мольера. Что до тех, кого вы называете друзьями: шарлатанки всякого рода, ворожеи вроде Лавуазен или Делагранж! Невелика потеря! Не следовало бы маркизе знаться с такими личностями.

– Как насчет матери?

– Горла ничуть не лучше! Она беззастенчиво пользовалась дочерью, занималась сводничеством, стараясь знакомить ее с состоятельными людьми… даже стариками! Разве я мог это терпеть?