Цвингер - Елена Костюкович

Постепенно Виктору стали заказывать и письменные переводы, и не только авиационные, а что угодно — грунтозацеп, почвозацеп… Получение младины, шротование солода с целью обнажения эндосперма для его расщепления при варке! Умирать буду, не забуду, охнул Виктор. Anisopia Farraria — кузька — крестоносец кавказский!

Чем только не промышлял. Возил тургруппы. Возил манекенщиц. Переводил допросы. Одним из первых клиентов, перевод апостиля на свидетельство о рождении, был влюбленный в какую-то сибирскую красавицу маг, прорицатель будущего, в золотых цепях и белых носочках с черными профилями кроликов. Он все с Виктором советовался, жениться ли. Маг мечтал угадать, будет ли его красотка и после свадьбы нежно любить, делать ему массажи, готовить протертые супчики, потому что у мага язва. Но, увы, и здравый смысл, и хрустальный шар предсказывали обратное. Виктор, глянув на его носки, посоветовал магу в Париж в «Безумную лошадь» съездить и познакомиться с такими же красотками, как та, которая ждет его в Чите. Все-таки Париж ближе.

Виктор спросил мага, кстати, и о собственном будущем. Для себя маг явно не умел предсказать, но вот клиенту, чем не шутит черт, а вдруг прорицнет. Маг какую-то белиберду наболтал: только удвоив-де свой возраст, Виктор снова свидится с Антонией. Сам вещун явно мало верил в то, что говорил, а до проверки поди доживи-ка. Маг мало чем рисковал.

Виктор искал Тошу, но и влюблялся в страну. Когда Виктор въехал в Италию, там как раз стало офигительно! Это был исполненный ожиданий период. Вдруг как-то сразу скончались свинцовые годы с терроризмом и всякими разноцветными бригадами.

Кстати, и из России шли очень даже стимулирующие токи. Через некоторое время невероятная роскошь — горбачевская эра. Во всем мире какие-то ядерные арсеналы взаимно демонтировались. Выходили из моды евроракеты. Люди даже обращали внимание на озоновую дыру и призадумывались о запрещении прыскалок.

А главное… еще до того… главное… чемпионат, восемьдесят второй год! «Передача в центр Мюллеру, мяч перехватывает Ширеа, Бергоми, Джентиле, и вот! И вот! Чемпионы мира! Campioni del mondo, чемпионы мира!» Что еще здесь нужно добавлять? Так кричал Нандо Мартеллини в последние минуты матча Италия — ФРГ, и этот вопль дал духоподъемный заряд нации почти на десятилетие. Недавно Виктор нашел в старом дневнике свою счастливую запись. Он отходил от скованности-разочарованности предыдущего трехлетия, когда вообще чуть было не проклял Италию вместе с ее развратным футболом, после того как в семьдесят девятом стало известно, что в национальных розыгрышах матчи покупаются, и даже председатель итальянского футбольного комитета (а заодно и УЕФА) уходит в отставку, и это перед тем чемпионатом Европы 1980-го, который игрался не где-нибудь, а в Италии. И было арестовано самым картинным образом — на поле, во время матча — около десятка игроков самых разных клубов: «Дженоа», «Лацио», «Милана». «Милан» вообще в серию «В» попал. И Вика, болевший за «Милан» с шестьдесят седьмого, никогда уже не возвратил «Милану» благосклонность.

Очень надо! Не одни они на свете!

Правильно сделал. С этими итальянскими клубами и сейчас скандалы, вот в нынешнем сезоне, в две тысячи пятом, уже «Ювентус» в серии «В»! Дико обосрались также «Милан» и «Фиорентина», не говоря о «Реджине» и «Лацио». Так что Виктор правильно поступил тогда, в восьмидесятом, отдав совершенно другим свое сердце. Долго искать не пришлось: Кройф уже давно казался ему кумиром и идеалом. «Барселона» была антифранкистским клубом, в пику «Реал Мадриду», на котором лежала тень каудильо Франко. Кройф, правда, как раз тогда покидал «Барсу». Но на время. И тогда уже покупали Марадону… который еще не начал перебегать в «Наполи». Занималась заря двадцатилетней эры Нуньеса. Виктор обрел мир с собой. С того времени счастливо обожал «Барсу». Команда, которая спонсорских знаков на футболках не носит! «Барса — больше чем клуб».

Ну а сборная Италии, своим порядком, в восемьдесят втором подняла репутацию страны, привезя из Испании Кубок мира.

Как хорошо было! Какой был чудный год! Он вылечился от любовного недуга. Слился с Италией. Назубок выучил Орту и Варезе, Святые горы и заштатные бары «Спорт» на улицах, ведущих к соборным площадям, где в хорошую погоду по воскресеньям перед обедом, пока жены на мессе, у мужей отшлифовываются мнения о политике и футболе на ближайшую семидневку.

Пора было начинать наслаждаться остальными сорока семью тысячами бургов и городов.

И он смог растянуть на подальше колдовскую веревочку. Разрешил себе отдалиться от Орты. Переехал в Милан, где переводческих контор было сто. Вику наперебой подряжали. Он купил дорогой и тяжелый телефон с автоответчиком. В аппаратах фирмы «СИП» кассеток не было. А он купил с кассетой, американский, да уж такой добротный — до сегодняшнего дня верно служит. Записывающее устройство раскалялось за Викторовы отсутствия. Отсутствовал он часто, мотался по миру. Много летал с делегациями в советские республики. Все в войлок свалялось в памяти. Только белый расклешенный, с голубенькой филигранью колпак напоминает о Киргизии. О Туркмении — дико вонючий меховой кучерявый халат. О какой-то другой республике — еще один халат, жестко стеганный, нейлоновый, притворяющийся шелком. Тюбетейки, верблюжий кисет… Поблескивающая обливной глиной, в кракелюрах бутылка рижского бальзама. Что там внутри сейчас, через пятнадцать лет? То же, что в бутылках из царских погребов Массандры, продаваемых за сотни тысяч на аукционах. Попросту говоря — уксус. Рядом стоит бальзам «Квитуча Долина». Чего только не совала, тряся руку и улыбаясь, посещающая или принимающая сторона в качестве «сувениров на память о советском отечестве».

Во второй половине восьмидесятых технические переводчики не знали, как отбиваться от работы. Работы была лавина. Работа поступала от промышленников и коммерсантов, рвавшихся на постсоветский простор. Тексты для пиара — доклады, буклеты, справки — поставляли социалисты из окружения Кракси, лихо профукивавшие страну. Виктор трудился толмачом при рабочих группах, открывал им филиалы в России. Сплошь и рядом замысел перед самым апофеозом сдувался, но хоть поварили яйца, радости не отнять.

Переводил сотни листов документации для тендеров. Большинство тендеров, естественно, проигрывалось. Клиенты свирепели и не всегда готовы были платить за перевод. Корректировал набираемые кириллицей буклеты с неизменно вывернутой наизнанку буквой «Я». В слепые факсы пялился, разглядывая фотографии, отбираемые для газетных статей: удалял беззубую столетнюю пикетчицу с транспарантом «КПСС не сломить» из статьи о всенародном митинге демократов за Ельцина. Вычитывал верстки альбомов и вовремя обращал внимание на подписи вроде «ГУЛАГ на кремлевском субботнике». Фото бородатого Синявского успевал убрать из интервью с Сашей Соколовым («А мы думали, это он! Русское мудрое лицо!»). И с наблюдателями от Евросоюза летал в Нагорный Карабах. Там вертолет шлепнулся, перегруженный курдючными баранами. Падать было невысоко. Приземлились смирно на забор.

В конце восьмидесятых Виктор вселился в квартиру-контору на Навильи. Соседи пережили первоначальную злобную настороженность (русский! ждать теперь пьянства, оргий!), потом их настроение переменилось на эйфорическое (интеллектуал, не топает и не хлопает, записан в клуб раннего кино), и, привыкнув к хорошему, соседи ожидаемо перешли в фазу носорожьей придирчивости. Соседка справа устроила Виктору выволочку за пятнышко вина на общей галерее — капнуло из горла скособочившейся в мусорном пакете бутылки. Та, которая снизу, с визгом пообещала обратиться к домоуправу в первый же раз, как только Доминга, не зная броду, впятила пол-лейки воды в прозябающий на балконе фикус, подарок отчима, а фикус этот уже был Викой благоухожен накануне — вот и закапал звонкенькими ляпочками на нижний этаж. Этого хватило Виктору для впадения в обычный угрюмый аутизм, и самозабвенно, запершись, он отдавал уикенд за уикендом просмотру фильмов Любича, взятых в синематеке.