Цвингер - Елена Костюкович

Новый роман, как водится, Хавьера Мариаса, но это не ново. Опять Уэльбек, опять Дэн Браун. И снова уже всем слегка поднадоевший Памук.

Мегаслияние издательских капиталов! В Милане издательства «Салани» и «Гарзанти», «Лонганези» и «Корбаччо», «Норд» и «Теа» объединяются в мощную группу «Маури Спаньоль». Ну, в руки им флаг. Это значит, что формируется третья мощная сила, сопоставимая с монополистами — с созвездием «Мондадори», поглотившим «Эйнауди» и «Скиру», и с созвездием «Риццоли — Коррьере делла Сера», поглотившим «Адельфи» и «Марсилио». Виктор задумался, стоит ли ждать от третьей группы чего-то более качественного и толкового, чем от имеющихся двух.

Заглядываем во вчерашнее «Туттолибри», литературное приложение к «Стампе». Что великого появилось в мире? Новый роман Амели Нотомб. Как всегда, чем-то выстрелили израильтяне. В частности, у них там на подходе очередной Амос Оз.

Обычные перешучивания. Обычное бла-бла-бла о том, что с неведомо какого давнего года директор Фолькер Нойман обещает перенести ярмарку из Франкфурта в Мюнхен. А что! Ясно, в Мюнхене, конечно, будет лучше. Мюнхен приятнее, южнее, красивее и достопримечательнее, чем скучный Франкфурт. Франкфурт же вообще послебомбежная новостройка. А до войны общегерманская книжная ярмарка, если кто помнит, была всегда в Лейпциге.

Капитан пророчит скверную погоду во Франкфурте. Ох, холодно. Намерзнусь я в плащике. Стоило ли брать его для форса. Чертова демонстрация моды франкфуртская. Спасибо, обучил в свое время отчим Ульрих (комплексант!) тонкостям великосветского политеса. Вика принял директорство над европейским департаментом в девяносто девятом: это сулило встречи с правительственными чиновниками и архивными генералами. Пришлось Вике сбрасывать с плеч левацкое эскимо и принимать на вооружение корректный стиль. Ульрих лез из кожи. Вдалбливал Виктору что-то про прямые пальто с английскими воротниками, про темно-синие кромби с двумя боковыми и одним нагрудным карманами, про честерфилды из шерсти в елочку… Вика отключался и думал о девушках. Машинально кивал. Поверх плоских пуговиц идет планка, застежка супатная…

— Ульрих, пощади, я уже не только не запоминаю, но даже не слушаю…

— И напрасно. Общее знание свойственно только идиотам — человек с развитым интеллектом разбирается в частностях!

(Сколько раз в невидимых миру слезах душа Виктора порывалась выскочить прочь из тела, слыша этот навязчиво воспроизводившийся Ульрихов припев…)

— В мои славные времена, — бухал Ульрих из недр бесформенной брезентовой куртки, сползающей на вельветовые разболтанные штаны, — когда я должен был в Интерпол ходить строго и собранно, я предпочитал коверкоты из легкого твида и носил эти коверкоты всегда.

— Коверкоты носить буду на табльдоты, о-ля-ля, — рулада Виктора.

— Коверкот отличают, уместно тебе знать раз и навсегда, глупый Виктор, четыре параллельных шва. Это такие как будто рельсы проложены на манжетах и по подолу, само оно верблюжье, а воротник должен быть из черного бархата. Не путай с дафлкотом, который — род бушлата… Дафлкоту положены бамбуковые палочки и капюшон. А у монтгомери аламары костяные. И еще есть тренчкот, у которого на поясе два кольца, потому что он был формой английских солдат. То есть ты понял? Слушаешь? На кольца подвешивали гранаты. В тренче ходит Хэмфри Богарт…

— Вот я думаю, Ульрих, ты сейчас от бомжа неотличим, а ведь в лагере франтом разгуливал. Лекция про лагерную моду? Ты бы мог?

— Чего трудного. Главное правило — на допрос тепло одетым ходи. Например, в пальто, даже если лето. Будешь держаться спокойнее.

— Господи. Не ожидал, а ты и к такой лекции готов.

— Не всегда был готов. Не ожидал, честно тебе скажу, попасть в лагерь. Видел бы ты, каким фертом перся я из Германии в Москву! Как спешил! Это было лето сорок пятого. Как вбивался в поезд. Люди ехали на крышах, висели на буферах. Не забуду эти дощатые вагоны. Прошитые пулями. Чего только в душе моей не трепетало! Людоедская война кончена, зверство навеки изжито, Гитлер казнен. Найдено его тело. Якобы. Хотя о находке, а значит, и Гитлеровой смерти мы знали только приблизительно, по слухам. Потому что сообщение-то о находке трупа Сталин так и не предал гласности. Лелеял миф о живом противнике. Как ты знаешь из воспоминаний своей родственницы Елены Ржевской.

— Да. Только в шестьдесят пятом ей разрешили опубликовать наконец, как они нашли тело Гитлера, какой вид имел труп и как труп идентифицировали по зубам.

— Да, да. Я летел душой в Союз… трудно описать тебе, какое чувство у меня было. Друзья на мне в Москве повиснут. Кинутся обнимать. Все, с кем рос в «Люксе», кто из них жив-здоров… Хочешь знать? Ни один не уцелел из ребят. Но я же не знал. Думал, как обнимут, как навалятся. Навалились и повисли! Опер, два солдата. Возврат к пенатам мне оформляли уже без помпы. А, ты просил о лагерной моде. Засаленный бушлат третьего срока, вскоре, к сожалению, украденный, и сшитые, можно сказать, на заказ штаны из реденького черного наматрасника, но все же подбитые ватой… пускай та вата и вылезала через все поры… Я чувствовал себя истинным Бруммелем в его северной, правда, модификации. От лагерных прожарок вата через несколько лет съежилась и сбежалась в место, которое у овец называется курдюк. И я распарывал штаны и регулярно пытался растащить эту слежавшуюся вату по районам ягодиц, колен и прочих ответвлений нижней части своего скелета… Вообще мы там под руководством Левкаса активно шили.

— Левкаса? Ульрих, а напиши мне мемуар «Лагерная мода». Для агентства.

— А пожалуйста. Вообрази себе кошачий помост… как будет по-русски — язык? Да, кошачий язык. Бог с ним. Вытоптан в сугробах кошачий язык. Выгон нашего звена на работу в Инте в январе сорок восьмого утречком в пять тридцать. Тьма полнейшая. Только бегают, сколачивая заключенных в строй, нарядчики с фонарями «летучая мышь», создавая прицельное освещение. Мы уже напялили на себя арматурку — телогрейки, бушлаты, ватные штаны. Полотенцами замотаны вместо шарфов. На морозы по уставу полагалось надевать, они входили в зимнее обмундирование, лицевые маски против обморожения с прорезями для глаз, носа и рта. Их производили из текстильных отходов — ситцев, вафельной ткани и лоскутьев. В этих масках колонна зэка становилась похожа на фантастический карнавал или на картину Босха. Я как раз только что рассказывал шведскому телевидению, что мы, мужчины, выглядели как тени преисподней. Женщины себе все же какие-то шарфики, и даже с узорами, из щипаных ниток, крашенных акрихином, стрептоцидом и зеленкой… Чего не вспоминаешь под интервью. Жаль только, что интервьюеры от интересных тем отмахиваются. Их больше всего занимает, сидел ли я с Валленбергом в одной камере. Нет, отвечаю, это вы меня с Шимкевичем спутали, вам к Шимкевичу надо в Париж. А вот с Шимкевичем сидел уж и я. Там им Левкас чего-то бредового наговорил, фанфаронишка, чуть ли не Валленберга прикарманить пытался, но интервьюеры ему не очень-то верят, идут ко мне.

— Опять Левкас?

— Вечно он вылезает, гэбэшная скотина. Я могу про него такого навспоминать, но молчу. Он мне когда-то помог. Вообще человек он разный. Он непростой человек. Но кстати, я к нему не велел в Москве соваться. А ты ходил, да!