Рунные витражи - Марина Ясинская

Когда Хыжак убрался прочь, парубок еще долго сидел на дереве, затем слез и подобрал свою трембиту. Она сохранилась чудом – заврус лишь оставил на ней след своего когтя. Луг был забрызган красно-белыми пятнами растерзанных овечек.

– Мало их осталось, – продолжил вуйко. – Хищных заврусов. Да и длинношеев немного. Говорят, на равнинах совсем нет.

«К лучшему», – подумал Радко.

– Наш тоже откуда-то пришел, – вздохнул Петро. – Не застрелить – сожрет по весне всех длинношеев. Так что убьют его паны. То еще развлеченье будет.

Радко вспомнил охоту, что видел позапрошлой зимой. Ходили слухи, что один из длинношеев стал шатуном, а поднятые во время зимней спячки заврусы, даже травоядные, и мясом не побрезгуют. Крик о шатуне подняла бабка Орыся, которая увидела завруса на краю села, когда стирала в проруби белье. Ради такого дела пан Вацлав приехал. В засаде с егерями сидел, а Радко и другие загонщики по лесу шли, шумели – выгоняли завруса на стрелков.

То ли привиделось старой Орысе, хотя следы в лесу говорили об обратном, то ли убежал куда длинношей, только не нашли шатуна. Тоже к лучшему. Встречаться с голодным заврусом себе дороже выходит! На них по-другому охотятся. С наступлением холодов заврусы зарываются в землю, набрасывают на себя целые холмы из грязи, ветвей и листьев и спят до весны. Поднимают их из берлог, сонных, и стреляют, пока не пришли в себя. Что пан Вацлав тогда и сделал – не возвращаться же без добычи!

Нашел вуйко Павло берлогу длинношея поближе, аккурат на берегу Черемоша. Вид – красота! Хоть сейчас картину рисуй, красивее, чем вуйко Децебал малевал, когда еще при уме был. Правда, он больше иконы для церквей изображал. А тут – река, замерзшая едва ли не до половины. Лес, укрытый льдом после оттепели, серебрится на солнце сосульками. И огромный холм, в котором спит заврус.

«Колите его! Колите!»

Длинные заостренные шесты в руках загонщиков протыкали снег. Шест в руке Радко был шершавым, занозистым, и парубок думал лишь о том, чтобы поскорее всё закончилось. После одного тычка почувствовал, как острие царапнуло по чему-то твердому, но податливому – надави сильнее, и шест вернется выпачканным в крови.

Радко представил, будто не заврус, а он сам спит под снегом, и его колют палками, заставляя проснуться, выползти на верную гибель. А потом вспомнил раздавленного Иванко и вуйка Децебала, играющего на невидимой скрипке, и навалился на шест сильнее, глубже вгоняя острие в тело спящего длинношея. Заврус заворочался, шумно задышал под слоем из снега и грязи.

«Что вы так медленно, олухи!»

«Так он уже встает, господин! О – поднимается!»

Вершина берлоги лопнула, из образовавшейся дыры показалась голова длинношея. Маленькая, по сравнению с остальным телом. Казалось, что из-под земли выползает огромная змея. Глазки завруса смотрели на людей, будто не понимая, что происходит. Во взгляде читался немой вопрос: «Хлопцы, что вы все от меня хотите?» Дай заврусу время – и он придет в себя, поднимется во весь рост, ударом хвоста раскидает людей, растопчет в кровавые лепешки, как беднягу Йванко.

Радко попятился, сжимая шест, словно тот мог его защитить. А потом раздался выстрел, и от головы длинношея отлетел целый кусок, забрызгал снег кровью. Заврус заревел. Его рев слился с грохотом рушниц егерей. Через несколько мгновений от головы не осталось и следа, вместо длинной шеи шевелился лишь обрубок. Тело наполовину вылезшего из берлоги завруса начало валиться на землю, как огромное срубленное дерево.

«Берегись! – оттолкнул Радко налетевший вуйко Петро, утащил парубка в сторону. – Умереть захотел, дурень?!»

– Ты мне как сын, – сказал Петро, возвращая парубка в реальность. – Знал тебя еще, когда ты мамку сосал. Славно мы с твоим батькой дружили. Вот что я хочу тебе сказать… Уходи! – резко сказал вуйко Петро, оборачиваясь. – Иди домой! Вечно за кем-нибудь увяжется, чтоб его заврусы сожрали!

Радко вздрогнул. Не сразу понял, что слова Петра предназначались не ему, а вуйку Децебалу, что тихо подошел и стоял за спиной, посмеиваясь и играя на невидимой скрипке. Юродивый громко рассмеялся и ушел, пританцовывая и что-то напевая себе под нос.

– Знаешь, что такое у пана право первой брачной ночи? – спросил вуйко Петро у Радко, будто решившись наконец сказать то, ради чего пришел.

У Радко всё похолодело внутри. Он знал. Слышал рассказы о том, что пан может прямо со свадьбы затащить к себе в постель любую невесту.

– Наше село маленькое, – сказал Петро, не глядя парубку в глаза. – Давно у нас свадеб не было. Да и таких красавиц, как Гандзя, тоже не припомню.

– Он… Пан Вацлав… Знает?

– Знает. Добрые люди завсегда скажут. Дан не скроешь от пана.

– Ион приедет…

– Охота аккурат перед вашей свадьбой, – вздохнул вуйко Петро. – Сядь! – схватил он за шиворот вскочившего на ноги парубка и силой удержал на бревне.

Вуйко Петро был крепким, как медведь. Однажды на спор пятерых мужиков на веревке за собой от хаты Орыси до колодца протащил. Из его хватки не вырвешься.

– Убью! – кричал Радко.

Глаза застилали предательские слезы, которые уж никак не должны были у парубка появляться. Не мальчишка же.

– Кого убьешь – меня или пана?

– Пана убью!

– И что, в опрышки пойдешь? Разбойником станешь, как раньше Безумный Олекса? Поймают тебя и колесуют – ты этого хочешь?

– Убью! – слезы текли у Радко по щекам, пальцы сжимались в кулаки.

– Нет, не убьешь. А вот тебя поймают. Я сам… Нет, я, пожалуй, тебя ловить не стану, говорил же, что ты мне как сын, но и защитить не смогу. Перестань реветь! – погладил Петро парубка по голове. – Так надо, понимаешь? Не убудет от Гандзи. Баба – она и есть баба, потом всю жизнь с ней будешь, надоесть успеет. Не стоит из-за девки свою жизнь терять.

Радко спрятал лицо в ладонях. Потом поднял, посмотрел на своего собеседника и сказал:

– Ведь это вы, вуйко Петро, сказали пану про Гандзю.

Петро выбил табак, аккуратно спрятал люльку в чехол, встал, отряхнулся и, прежде чем уйти, бросил вполголоса:

– Не мог не сказать – мне жить тоже хочется. Не я, так от других узнал бы, а с меня у пана спрос.

Месяц сичень

Кто-то сажает дерево жизни прямо на подворье. Кто-то, как когда-то отец Радко, считает, что это должно оставаться тайной, и прячет дерево в лесу, вдали от мест вырубки, там, где его найдет только хозяин.

Радко в детстве часто наведывался к своему буку. Дерево, как и парубок, росло с каждым годом. На высоте человеческого роста его ствол разделился на две ветви, напоминающие распростертые руки. Радко казалось, что его дерево хочет обнять весь мир. Там, где из ствола вырастали ветви-руки, дерево треснуло, образовав щель-дупло, в котором гнездились синицы. Из года в год они таскали в дупло пух и сухую траву, растили пищащих птенцов, пока этим летом кто-то не разорил их гнездо. Дерево осиротело, утратило жизнь, но расщелину, идущую вглубь ствола, Радко использовал как тайник.