Сказки тридевятого округа - Александр Овчаренко

– Хорошо, спрашивайте, – согласился режиссёр и сел в кресло рядом с сыщиком.

– Скажите, Вадим Эдуардович, что побудило Вас сюда приехать?

– А почему, собственно говоря, Вас это удивляет?

– На неудачника или авантюриста Вы не похожи, но «объект» – не Бродвей, здесь славы не сыщешь. Да и будущий ваш театр – это не МХАТ и не «Современник».

– Я за славой не гонюсь, мне нужно признание – признание зрителя! А без свободы творчества ничего не добьёшься.

– То есть Вы к нам прибыли из-за того, что Романов даёт Вам полную свободу действий?

– Именно так!

– Вы раньше работали во французском квартале?

– Во французском! Вы же знаете, зачем спрашиваете?

– Я слышал, что ваши постановки там пользовались успехом.

– Возможно. Об этом надо спрашивать зрителей, а не меня.

– Почему не Вас?

– Потому что художник, в смысле творец всегда субъективен.

– По месту прежней работы Вы были знакомы с мадмуазель Дорис?

– Дорис? Возможно! Знаете, майор, я не запоминаю имена случайных подруг, которые помогли мне скоротать ночь.

– Она пропала. Последний человек, с которым она общалась, это были Вы. После этого Вы вдруг резко поменяли место работы и перебрались на «объект».

– Вы меня в чём-то обвиняете?

– Пока у меня недостаточно фактов, чтобы предъявить Вам обвинение.

– Обвинение? Мне обвинение? – вспылил режиссёр. – Обвинение в чём?

– Пока точно сказать не могу, возможно, в похищении человека, а возможно, в убийстве.

– Вы отдаёте отчёт своим словам?

– В полной мере. Как видите, я с Вами предельно откровенен.

– Вижу, а говорили – пустая формальность.

– Совершенно верно, пустая формальность. Я не веду протокол и не пользуюсь записывающими устройствами, так что бы Вы мне сейчас ни сказали – всё это пустое, то есть не имеющее юридической силы.

Они помолчали, а когда в зал стали возвращаться рабочие, Озерцов-Заречный вдруг оживился.

– Вы не могли бы мне напомнить, как она выглядела? – вдруг нарушил он молчание и взглянул на сыщика с нескрываемым интересом.

– Кто? Мадмуазель Дорис?

– Да, мадмуазель Дорис! Видите ли, майор, во французском квартале я вёл далеко не праведный образ жизни. Я много пил, часто менял женщин, сорил деньгами и порой утром даже не мог вспомнить, где и с кем провёл ночь. Богемный образ жизни всё сильней и сильней затягивал меня в свой омут. Однажды утром я проснулся в какой-то лачуге без денег и без документов. Рядом со мной лежала незнакомая мне пьяная женщина, судя по одежде, рыбачка, а судя по возрасту – праматерь всех рыбаков. Мне стало страшно, страшно и противно. Я выбрался из лачуги, побрёл по набережной. Навстречу мне попался продававший газеты мальчишка, который что-то громко кричал о «Колизее» – театре, где я последнее время работал. Я наскрёб в кармане пару мелких монет и купил газету. Оказалось, что я пропустил премьеру своего спектакля, над которым вся труппа трудилась пять месяцев. Моя постановка имела шумный успех, а я её пропустил! Пропустил потому, что три дня беспробудно пил и таскался по портовым притонам! Ни один уважающий себя режиссёр не позволил бы себе такой выходки! В тот миг я почувствовал себя ужасно грязным и ничтожным. Мне было стыдно показаться на глаза моим соратникам, и я не придумал ничего другого, как сбежать. Я сбежал из квартала, даже не забрав свои вещи и не попрощавшись с друзьями. Наверное, я поступил малодушно, но в тот миг мне казалось, что если я вернусь назад, в свой любимый театр, я погибну! Богема высосет мою душу, и я либо умру от СПИДа, либо стану законченным алкоголиком. На моё спасение, в той же газете я прочёл объявление о наборе труппы народного театра на каком-то «объекте». Мне было всё равно, где находится этот самый «объект» и что он из себя представляет. Главное то, что он не во французском квартале, и что там есть театр, пускай народный, почти самодеятельный, но театр. Надеюсь, хоть в этом я Вас убедил?

В ответ сыщик сочувственно покачал головой, а потом протянул режиссёру фотокарточку, с которой улыбалась симпатичная блондинка.

– Узнаёте?

– Очень знакомое лицо, – после некоторого раздумья произнёс Озерцов-Заречный. – Не могу утверждать, что это именно она, но что-то подсказывает мне, что мы с ней знакомы, возможно, даже очень близко. Я так понял, что дело о гибели мадмуазель Дорис поручили лично Вам?

– Нет никакого дела, – заверил его Пронин и поднялся с кресла.

– Как нет?

– А вот так – нет и всё!

– Что же мне теперь прикажете делать? – развёл руками поклонник системы Станиславского.

– Ничего! Забудьте всё, что я Вам сказал.

– Как это забыть?

– Сразу! – бросил через плечо сыщик и, явно недовольный результатами разговора, направился к выходу.

Навстречу ему в образе Скупого Рыцаря ковылял главный бухгалтер, который своим внешним видом сильно напоминал побитую молью старую театральную декорацию.

– Ужасный век – ужасные сердца! – привычно затянул старую песню главный финансист «объекта», столкнувшись на выходе с Прониным, но заметив в зале Озерцова-Заречного, прервал монолог и устремился к нему.

– Мама! – всхлипнул режиссёр и вжался в кресло.

Вечером усталый и нервный от избытка внимания Вадим Эдуардович в поисках гостиницы «Приют странника» откровенно плутал по плохо освещённым закоулкам, спотыкался о куски бетона и торчащую из земли арматуру. Наконец он набрёл на резиденцию начальника строительства и облегчённо вздохнул.

– Судя по этому островку цивилизации, «Приют» где-то рядом, – пробормотал он себе под нос и тут увидел выходившую из дверей резиденции девушку. Это была секретарь, с которой он утром кокетничал, и имя которой так и не удосужился запомнить.

– Минуточку! – крикнул режиссёр и поднял руку, словно хотел поймать запоздалое такси. – Минуточку! Девушка, не бросайте человека в беде! – и прежде чем девушка успела ответить на его призыв, поспешил к ней навстречу.

– Это Вы? – удивилась секретарь.

– Это я! – в тон ей ответил режиссёр. – Предугадывая ваши дальнейшие вопросы, скажу сразу: я на «объекте» первый день, поэтому заблудился и даже немного одичал! – улыбнулся усталый Фанфан-Тюльпан и в доказательство своих слов поскрёб пальцами небритый подбородок.

– Чем я могу Вам помочь?

– Милая девушка, я – одинокий и всеми покинутый художник, нуждаюсь в приюте и дружеском участии. Соблаговолите проводить меня до гостиницы, иначе я точно забреду в какой-нибудь притон и окончательно растеряю остатки нравственности.

– Здесь нет притонов, – улыбнулась секретарь. Ей по-человечески стало жаль этого милого, но в то же время чуточку странного мужчину. – Я провожу Вас. Через два квартала отсюда находится гостиница для командировочных и незамужних специалистов – «Приют странника».