Вниз, в землю. Время перемен - Роберт Силверберг

Причина, по которой я сам женился на Лоймель, не требует глубоких раздумий. Я любил Халум, Лоймель была ее копией; Халум была мне заказана, и я взял Лоймель вместо нее. Глядя на Лоймель, я видел Халум. Обнимая Лоймель, я мог воображать, что обнимаю Халум. Делая предложение Лоймель, я не чувствовал к ней особой любви, не был даже уверен, что она мне нравится, но искал в ней замену той, кого любил и желал.

Браки, заключенные по таким мотивам, редко бывают удачными. Наш не стал исключением: мы были чужими в самом начале, и общая постель не сблизила нас, а, наоборот, разделила. Я женился не на женщине, а на своей тайной фантазии – но жить нам приходится в реальном мире, и в нем моей женой была Лоймель.

27

Работу, доверенную мне моим названым отцом, я старался делать как можно лучше. Каждый день ко мне на стол ложилась кипа докладов и писем, и каждый день я решал, что представить главному судье, а что отправить в корзину. Сначала я, естественно, не знал, на что опереться в своих суждениях, но Сегворд помогал мне, и другие высшие чины следовали его примеру, справедливо полагая, что это будет для них полезнее, чем ставить мне палки в колеса. Еще до прихода настоящей летней жары я уже действовал так уверенно, будто двадцать лет на этом сидел.

Большей частью это была разная ерунда – мне достаточно было взглянуть на первую страницу, чтобы это понять. Стиль говорил сам за себя: у человека, не умеющего ясно излагать свои мысли, вряд ли имелись мысли, которые стоило излагать. Стиль – это лицо автора. Если слог у тебя тяжелый и путаный, то и ум такой же – какая, спрашивается польза Портовому Суду от твоих посланий? Примитивный ум ничего, кроме примитивных вещей, не предложит. Мне самому приходилось много писать, готовя сводки по письмам, которые хоть что-то значили; если я и приобрел некоторые литературные навыки, то лишь благодаря годам моей службы в суде. Мои замечания о стиле верны, конечно, и для меня: я знаю себя как человека серьезного, склонного к изысканным жестам и, возможно, откровенного в большей степени, чем хотелось бы другим людям; все это я нахожу в своей прозе. У нее есть свои недостатки, но я ею доволен, у меня они тоже есть, но я доволен собой.

Вскоре я понял, что самый могущественный человек Маннерана всего лишь марионетка, и управляю ей я. Я решал, какими делами займется главный судья, я подбирал для его рассмотрения просьбы и жалобы, я давал ему сжатые комментарии, на которых он основывал свои приговоры. Сегворд не случайно дал мне в руки такую власть. До моего приезда эту необходимую функцию исполнял комитет из трех человек, честолюбивых и метивших в будущем на его место. Опасаясь этих людей, Сегворд назначил их на более высокие, но менее ответственные посты, а вместо них взял меня. Его единственный сын умер в детстве, продвигать ему было некого, и он, из любви к Халум, решил сделать бездомного саллийского принца одной из ведущих фигур Маннерана.

Другие задолго до меня поняли, какое будущее сулит мне мое секретарство. Маннеранские вельможи пришли на нашу свадьбу не ради семейства Лоймель, а ради меня. Ласковое послание Стиррона имело целью склонить меня к полезным для Саллы решениям. Труйса Гленского, моего августейшего кузена, безусловно волновало, знаю ли я, что это он захлопнул передо мной двери своей провинции; во искупление этого он тоже прислал мне великолепный свадебный подарок. Подарки не прекратились и после свадьбы – заинтересованные в благоприятном решении лица присылали мне разные прекрасные вещи; в Салле их без обиняков назвали бы взятками, но Сегворд заверил меня, что в Маннеране такие дары, если они не влияют на объективность моих суждений, вполне допустимы. Я понимал теперь, как Сегворд умудряется жить с таким размахом на скромное судейское жалованье, но действительно старался подходить ко всем делам объективно, невзирая на подкуп.

Так я обрел свое место в Маннеране. Постиг секреты Портового Суда, разобрался в морской коммерции, успешно служил правосудию, вращался среди вельмож, судей, богатых людей. Купил себе небольшой, но хороший дом рядом с Сегвордом и начал его расширять. Был, подобно всем сливкам общества, прихожанином Каменного Собора и ходил исповедоваться к знаменитому Джидду. Записался в атлетическое общество для избранных и ставил на Маннеранском стадионе рекорды с пернатым жезлом. Когда мы с женой приехали в Саллу, Стиррон принял меня, как септарха Маннеранского; наш кортеж под ликующие крики народа проследовал во дворец, где состоялся пир. Брат не сказал ни слова о моем бегстве и вел себя вполне дружелюбно, хотя и несколько отстраненно. Своего первого сына я назвал в его честь.

За первенцем последовали еще двое мальчиков, Ноим и Киннал, и две дочери, Лоймель и Халум. Мальчики росли крепкими, девочки обещали стать такими же красивыми, как их тезки. Я был счастлив иметь такую большую семью. С нетерпением ждал, когда сыновья подрастут и поедут со мной охотиться в Выжженные Низины или на реку Ойн стрелять быстролетов, а пока что ездил на охоту один и украшал свой дом копьями рогатых птиц.

Лоймель, как я уже говорил, так и не стала мне близкой. Душу жены, в отличие от названой сестры, постичь трудно, но мужчина, несмотря на предписанную нам сдержанность, все же стремится быть ближе к женщине, с которой живет. Близость у нас была чисто телесная. При этом тепло и открытость, которые она проявила при первом нашем свидании, улетучились быстро, и она стала ничем не лучше какой-нибудь чопорной гленки. Однажды в пылу страсти я сказал что-то от первого лица, как иногда делал со шлюхами, а она дала мне пощечину и спихнула меня с постели. Я жил своей жизнью, она своей, не пытаясь больше преодолеть разделяющую нас пропасть. Она музицировала, купалась, принимала солнечные ванны, молилась; я охотился, играл, воспитывал сыновей и работал. У нее были любовники, у меня любовницы. Мы так охладели друг к другу, что даже не ссорились.

Утешали меня Ноим и Халум, проводившие со мной много времени.

* * *

Мой авторитет в суде укреплялся с каждым годом. Я по-прежнему занимал должность клерка, и жалованье мне не сильно повысили, но весь Маннеран знал, что решения Сегворда зависят целиком от меня, и я жил роскошно за счет подношений. Постепенно Сегворд передал мне почти все свои обязанности: я подписывал и ставил печати от его имени, пока он проводил время на своем острове в Сумарском заливе. Когда мне исполнилось двадцать четыре, а ему пятьдесят, я заменил его полностью. Я не мог занять пост главного судьи, не будучи коренным маннеранином, но Сегворд пристроил на свое место благодушное ничтожество по имени Нолдо Калимол с условием, что место секретаря тот оставит за мной.

Короче говоря, я вел в Маннеране богатую, беспечную, легкую жизнь. Неделя текла за неделей, и, хотя о полном счастье человек может только мечтать, причин для недовольства у меня почти не было. К своему браку я относился спокойно – большая любовь между супругами в нашем обществе встречается редко, – а безнадежное чувство к Халум держал глубоко в себе и шел к посреднику Джидду, как только оно норовило всплыть. Так бы я и жил, наверно, до конца моих дней, если бы не землянин Швейц.

28

Земляне на Бортене бывают редко. До Швейца я видел только двоих, еще в то время, когда септархом был мой отец. Один, высокий рыжий бородач, посетил Саллу, когда мне было лет пять, он путешествовал между мирами для собственного удовольствия и только что пешком, в одиночку пересек Выжженные Низины. Я всматривался в него, ища инопланетные признаки – лишний глаз, рога, клыки, щупальца.