Бывают дети-зигзаги - Давид Гроссман

Как одиноко мне было в эти минуты. Крошечная точка в огромном мире, вот кем я был.

Но кто я на самом деле? Как за два дня мне удалось превратиться в преступника, убегающего от собственного отца? Что за сила тащит меня вперед, в глубь этой истории?

Меня несет, кружит, как безвольную щепку.

Откуда-то из глубин моей души вынырнула новая сущность и разрастается во мне, как облако, касается самых сокровенных уголков, затапливает сердце и мозг. И шепчет мне — вот он ты. Вот от чего ты бежал. Это всегда было в тебе. Ты всегда ощущал это и всегда боялся ощутить. А сейчас тайна раскрылась. Ты не весь такой. Только часть. Но из-за этой части тебе всегда суждено убегать, ты всегда будешь немного преступником, и не видать твоему отцу преемника. Ты никогда не станешь лучшим полицейским в мире.

Но одновременно с этим грустным шепотом зазвучал во мне и другой голос — дьявольский, квакающий: зато ты можешь, если захочешь, стать достойным преемником своей матери. И Феликса. Ведь Феликс, наверное, похитил меня и для того, чтобы раскрыть свои профессиональные тайны, поделиться своими умениями…

В ее вещах мне было удобно, они бормотали вместе со мной в такт шагам: жила-была девушка, и звали ее Зоара. А до этого она была маленькой девочкой. Я не знал ее девочкой, но ее вещи готовы были рассказать о ней. Эта девочка проникала в меня из юбки, из кофты, из сандалий, впитавших пот ее ног.

Я шел, не глядя по сторонам. Как будто знал наизусть дорогу от дома Лолы к театру. Я перестал думать и позволил сандалиям Зоары вести меня. И они вели. Они заставляли меня шагать по тротуарам. Они знали здесь каждую выбоину, каждый переход, каждую корягу. Когда я пытался по ошибке свернуть направо — они сами направляли мои ноги в противоположную сторону. В жизни не видел таких упрямых сандалий. Лет двадцать пять прошло с тех пор, как они ходили этой дорогой, и до сих пор хранят память о ней. И на ходу, с помощью сигналов-импульсов, которые я получал через ступни, я вдруг начал понимать. Я иногда такой тормоз, с ума сойти. Жила-была девочка, и звали ее Зоара. (Вот только не хватало, чтобы ты звал ее девочкой! За это можно и оплеуху получить.) Жила в собственном мире, сторонилась других детей, мучилась взрослыми мыслями, уносилась в мир сказок и грез, где перед ней выступали крошечные существа. Что еще? Ах да: любила клубничное варенье и шоколад.

Она жила в высоком доме, в маленькой комнатке с видом на море. Откуда море всего просторней, всего синее. Прятала в матрасе малиновые карамельки. Вешала на стены открытки с видами далеких стран. Собирала солдатиков. Но кто привозил ей этих солдатиков? Кто присылал открытки?

Наверное, отец. Ведь был же у нее отец, верно?

Я шел пошатываясь, как пьяный. Сандалии заставляли меня пританцовывать — что-то их, видно, очень развеселило. В глазах стояли глупые слезы. Мальчишка, а плачет, как девчонка. Как девчонка, проковырявшая на стене царапину в форме молнии, только чтобы не плакать. Как же я ничего не понимал эти два дня. Комната в квартире Лолы. Запах подушки, одежда в шкафу. Открытки с пейзажами из далеких стран.

Я боюсь осознать это.

Лола, сидевшая у моей кровати, смотревшая на меня, утешавшая меня. Лола, которая знает, когда я родился.

Как я сразу не понял.

И мой отец, догадавшийся, что Феликс приведет меня именно сюда, к Лоле.

Путь, который я проделал. Маршрут, спланированный для меня Феликсом.

Рассказ Феликса.

Я спотыкался, но шел. Сколько еще можно удивляться? Что еще ждет меня в этом путешествии?

На пригорке, возле светофора, нужно свернуть направо, а потом налево.

Я свернул.

И внимательно посмотреть налево.

Посмотрел. Ровно девять часов.

От фонарного столба мне замахала платком женщина. Лола.

Она стояла возле мотоцикла с коляской, и чужая память подбросила мне воспоминание о другом мотоцикле с коляской, в которой рос помидорный куст. О парне, который ржал, как лошадь, а потом совсем перестал смеяться и стал печальным слугой закона… Но на этом мотоцикле восседал Феликс в кожаном шлеме и мотоциклетных очках.

Конечно же он вырвался из кольца полицейских. Конечно же опередил меня. Он с силой нажал на газ, и мотор взревел.

«Роллс-ройс».

И Лола Чиперола, знаменитая актриса.

Мама Зоары.

И Феликс Глик, Золотой Колосок, любивший мою мать.

Любивший не так, как мужчина любит женщину. Как отец любит дочь. Как я раньше не догадался.

Он был ей отцом. Лола — матерью.

Золотой колосок и сиреневый шарф.

Мать и отец Зоары.

Машут мне, чтобы я поспешил.

Мои дедушка с бабушкой.

Всю ночь мы носились по Тель-Авиву на мотоцикле с коляской: я, Феликс и Лола Чиперола. Ветер бил в лицо, развевал волосы, приходилось кричать, чтобы услышать друг друга. Феликс ведет, Лола держится за его бедро, а я восседаю в коляске. Время от времени мы менялись: я садился позади Феликса, а Лола втискивалась в коляску, как горошина в стручок.

Мы плыли по ночным улицам, подставляли лица городским огням, отражались в глазах попрошаек и в роскошных витринах. Тень от мотоцикла пробегала по тротуарам, рекламным щитам, скамейкам, на которых целовались влюбленные. Быстро, прилепившись друг к другу, как вырезанные из бумаги человечки, пролетали мы по темным аллеям мимо ночных кафешек, дворников, мимо компании из трех-четырех собак, вышедших на ночную прогулку и облаивавших нас почем зря: далматинца, овчарки и белого пуделя, главного заводилы, или длинной карликовой таксы, огромного дога и уродливого мопса — будто представители собачьих встречали нас, пустившихся по следам Зоары, почетным караулом наоборот…

Но надо, наверное, начать с описания нашей встречи возле «Главной сцены», моей встречи с бабушкой и дедушкой, с двойного подарка, полученного мной на бар-мицву, подарка без права обмена.

Я зашагал к ним с другого конца улицы. Сначала неторопливо, как ни в чем не бывало. Через пару шагов пустился бежать. Лола махала мне платком. Сначала сдержанно, как и положено звезде мировой сцены. Когда я подбежал ближе, заспешила мне навстречу. Никто на улице (да и во всем мире) не узнал бы ее в таком виде: в джинсах, с длинными распущенными волосами, без косметики. Она взглянула мне в лицо и поняла, что я все знаю. Мы бросились друг к другу, обнялись, я уткнулся лицом в ее плечо и прошептал: «Ты — мама Зоары…», и она ответила: «Да, да, как же хорошо, что ты догадался, у меня не было уже сил скрывать…», и шея у меня вдруг намокла, видимо, в этот час рядом с театром произошел резкий скачок атмосферного давления.