Опальная красавица - Елена Арсеньева

– Хо-ро-шо... – раздельно проговорил человек в парике,небрежно махнул рукой – и Бревноголовый, кланяясь, попятился от Елизаветы.

Она испуганно обернулась, едва подавив желание схватить егоза руку: хотя бы того, к кому привыкла – пусть ненавидя, но все-таки привыкла!– удержать рядом в этом страшном месте, но стоявший на крыльце сделал знак,после чего два солдата подхватили ее под руки и куда-то поволокли так быстро,что она и вскрикнуть не успела.

Каторжники лениво оборачивались, лениво глядели на нее,лениво распяливали рты в ухмылках. Один солдат, выпустив руку Елизаветы,торопливо снял засов с ближнего домишка. Отворилась дверь, и, словно изпогреба, в котором несколько лет застаивалась вода, на Елизавету хлынула струяпромозглого, спертого, гнилого воздуха, едва годного для дыхания. Словнобездонная пропасть раскрыла погибельный зев свой!

Сильный удар в спину бросил Елизавету вперед – и оналишилась сознания еще прежде, чем упала в эту осклизлую тьму.

* * *

В официальных бумагах место сие называлось красиво и пышно:Лесной дворец. Некогда принадлежало оно богатому вельможе, затем впавшему вмонаршую немилость и полностью разоренному властями. Хозяин и его семья сгинулигде-то в Тобольской губернии, а все его имущество, в том числе Лесной дворец иподворье, отошло в казну. С некоторых пор за ним прочно закрепилось иноенаименование, вернее, прозвище: Жальник. Известно, что жальником, илискудельней, называется могила на окраине села, городка, а то и вовсе наросстанях, на перекрестке дорог, где черти хороводы водят, общая яма длясамоубийц, безвестных бродяг, нищих, жертв заразных хворей, у коих нет родниили не на что похоронить более пристойно, – словом, место последнего упокоениявсякого человеческого отребья. Вот и в этом Жальнике были свалены в одну кучуворы и убийцы, крепостные, ушедшие от помещиков, и дезертиры, фальшивомонетчикии рекруты в бегах. Лесной дворец стал острогом.

Острог сей был загадочный. Заполнив его лет десять назад,сюда почти перестали присылать новых узников: ну, одного-двух в год, словноприличия ради. Тех немногих, кому вышел срок заключения, освобождали иотправляли на все четыре стороны, а тех, кому приговором предусматривалосьпоселение, никуда не увозили, дозволяя селиться здесь же, в ближней деревеньке,брать в жены местных баб, обзаводиться детишками и хозяйством, а при желании ивакансией – возвращаться в острог часовыми или надсмотрщиками. Начальниктюрьмы, коего звали Тарас Семеныч Кравчук (он происходил из малороссов), всвоем узилищном деле собаку съел и прекрасно знал, что долгие и мучительныегоды заключения выжигают в душах людей всякое милосердие к себе подобным, апотому не сыскать стража злее и неусыпнее, чем бывший заключенный. На службеполагались форма, стол и какое-никакое жалованье, так что терять эти блага заздорово живешь, из-за такой малости, как жалость и милосердие к тварямчеловеческим, никто не хотел.

Тарас Семеныч, несмотря на свой неотесанный, грубый облик,имел самые изысканные потребности, в числе коих было пристрастие к хорошейпище. Обозы с дорогой едой, овощами, фруктами частенько приходили к воротамЖальника. Случалось, привозили провианта столь много, что пропадавшее добро понеистовым ценам отпускали в тюремной лавочке. Какова ни бедна и нища тюремнаябратия, деньги, порою и немалые, у нее водятся: и курынча, и сары [48]. Онинужны, чтобы откупить местечко с краю нар – самое удобное в камерной тесноте идухоте; отлынить от уборки параши; заплатить за должность водоноса или банщика,а самое милое дело – раздатчика хлеба; задобрить надзирателя, чтобы привелночью в камеру мазиху, то есть бабу; в конце концов, на кон поставить! Так чтотюремная лавочка торговала бойко, а начальнику – доход, а супруге его, тучной иважной Матрене Авдеевне, – непременная обновка.

Те узники, что давали себе труд заинтересоваться жизнью,текущей мимо их двухъярусных нар, порою замечали вот что. Никаких инспекций вЖальник сроду не нагрянывало, однако порою вольношатающихся по тюремному двору(весь Жальник был один большой тюремный двор, из коего не так просто убежать,если только у тебя нет крыльев) загоняли под замок, часовых ставили лицом кстене, а в ворота, которые по такому случаю отпирал сам Кравчук, входиликакие-то одетые в черное люди. Во дворе они больше не появлялись, во всякомслучае, их никто и никогда не видел, а о том, что гости отбыли восвояси,узнавали по прежним послаблениям: почти всем узникам разрешали прогулки,только, как всегда, запрещалось приближаться к изгороди – за попытку побега илиза одно подозрение убивали на месте.

Несколько лет назад в Жальнике содержались и женщины; иныеиз них были определены на поселение в деревушке, где повыходили замуж, родилиребятишек. Но уж очень давно новых заключенных женского полу в Жальник непоступало, а потому появление неизвестной привлекло общее внимание. Обострялосьэто любопытство еще и тем, что с самого же начала ее намеревались заточить вподвал, исполняющий здесь роль карцера и в просторечии названный «Кравчуковамотня»: место наиболее суровых наказаний, коего как огня боялись даже самыеотпетые узники. Оценить его свойства вновь прибывшая смогла с одного взгляда иодного вздоха, потому и грянулась беспамятная, едва перед нею распахнулисьдвери «Кравчуковой мотни»! Те, кому довелось зреть картину сию, пользовались теперьсреди своих товарищей огромной популярностью: никому доселе не приводилосьвидеть испуга и растерянности на каменной роже Кравчука!

Бесчувственную женщину тотчас подняли и унесли в дровянойсарай, подальше от любопытных глаз, а затем, когда она пришла в себя, – в новоеместо ее жительства.

У выхода на черный двор, где находились конюшня, хлев икоровник, стоял небольшой деревянный домик с крошечными отверстиями вместо окони толстой дубовой дверью, окованной железом, которая постоянно, и днем и ночью,запиралась двумя замками. В этом доме отныне и содержалась секретная узница,никем не видимая, кроме начальника тюрьмы: две ссыльные женки, исполнясьлюбопытства, вздумали было посмотреть в окошки, но их за это больно высекли.

* * *

Елизавета очнулась от своего обморока, дабы выслушатьсвирепые речения Кравчука о том, что ей запрещено знать и выведывать о причинахи сроках своего заключения, общаться с окрестными жителями, иметь бумагу ичернила и выходить из дому – хоть бы и в тюремную часовню. Поскольку на ее счетот высшего начальства пока никаких предписаний, кроме секретности содержания,не поступало, то на пропитание казенных средств ей не полагалось, а из милости(Кравчук так и сказал: из милости!) ей будет дадено на день по сукрою [49].