Одержимый - Шарлотта Физерстоун

– Ты ведь присмотришь за Энн, не так ли? – на ходу бросил Линдсею Броутон тоном, в котором сквозил сарказм. – А я позабочусь об Анаис.

Опираясь на руку лакея, Анаис забралась в карету и заняла свое место. Поправляя накидку, она откинулась на бархатные подушки, удобно устраиваясь на их мягкой поверхности. Топка горела, пламя разгоралось все жарче. Анаис благодарно улыбнулась лакею, когда тот потянул за металлический затвор, задвинув его.

– Так распорядился его светлость, – оповестил слуга.

– Лорд Броутон очень добр.

– Так и есть, госпожа.

Поклонившись, лакей удалился, а Анаис принялась разглаживать свои юбки, чтобы они не помялись, в ожидании Энн и Гарретта. Они должны были вот-вот сесть в карету, чтобы отправиться на бал в торжественном зале приемов.

Линдсей вполне мог позаботиться о себе и сам, с горечью думала Анаис. Боже, на протяжении всего ужина он вел себя как осел! Ей то и дело приходилось бросать в его сторону сердитые, полные осуждения взгляды, но Линдсей лишь ненадолго прятал глаза и погружался в задумчивое молчание. Анаис задавалась вопросом, одна ли она видела, каким мрачно-немногословным и грозным выглядел Линдсей за столом. Одна ли она замечала, как он смотрел на нее, отказываясь отвести взгляд? Проклятье, поведение Линдсея невольно привлекало к Анаис всеобщее внимание, и ей хотелось придушить его за это!

Хруст снега предупредил Анаис о чьем-то приближении к карете, но, как оказалось, это был звук отнюдь не сапог Гарретта. Вместо своего преданного друга она увидела Линдсея: придерживая плечом маленькую дверцу экипажа, он с трудом протиснулся внутрь. Не говоря ни слова, Линдсей плюхнулся на скамейку напротив Анаис и, потянувшись, с треском захлопнул дверцу.

– Поехали! – рявкнул он, стукнув тростью по крыше кареты.

Колеса загрохотали по припорошенному снегом гравию, и экипаж, раскачиваясь из стороны в сторону, покатился вниз по переулку, который вел к дороге в зал приемов Бьюдли.

Линдсей не стал зажигать лампы, и их охватила сплошная, неумолимая в своей глубине темнота. Опущенные шторки на окнах не пропускали ни частички света, и Анаис не могла разглядеть ничего, даже самую слабую полоску лунного сияния.

За время, прошедшее с той последней ночи в конюшне, она ни разу не позволила себе остаться наедине с Линдсеем. И вот теперь, после того, как Анаис так старательно избегала его, они оказались вдвоем в этой тревожной тьме. Какой же безжалостной была эта безмолвная темнота! Какой беспокойной и обескураживающей…

В этот момент, потеряв способность видеть, Анаис осознала, насколько обострились другие чувства – слух, обоняние. Она слышала дыхание Линдсея – ровное и глубокое. Слышала, как каблуки его сапог царапнули пол кареты, когда он вытянул свои длинные ноги, устроив их по обе стороны от ее ног. Анаис вдыхала благоухание одеколона, смешанное с запахом Линдсея – ароматом мужчины, крема для бритья и, возможно, оставшимся налетом опиумного дыма.

– Всю прошлую неделю я каждую ночь лежал в тем ноте с открытыми глазами, ожидая, что ты придешь ко мне. Но ты так и не появилась.

Видит Бог, Анаис хотела прийти. О, как же она хо тела разыскать Линдсея и снова почувствовать его тело рядом со своим! Чтоб ей провалиться вместе с этими неодолимыми страстными желаниями, которые теперь превратились в навязчивое влечение, одержимость – пристрастие, с которым она не могла совладать…

– Я хочу, чтобы все было как раньше, Анаис.

Сейчас Анаис чувствовала облегчение от того, что Линдсей не зажег лампы – в кромешной тьме он не мог видеть, как она дрожит от любовной тоски. Линдсей сразу понял бы, как она жаждет его прикосновений, как хочет ощущать ласки его рук, чувствовать его дыхание у мочки своего уха… Она тоже хотела, чтобы все было как раньше. Хотела, чтобы Линдсей снова был ее другом, хотела видеть его своим возлюбленным.

Несмотря на повисшую в карете темноту, Анаис никогда еще не улавливала присутствие Линдсея острее, чем теперь, когда он сидел напротив, а она не могла его видеть – только чувствовать. Анаис ощущала сладострастную напряженность, обволакивающую их, неудержимо влекущую их друг к другу.

– Моя жизнь превратилась в пытку. Каждый раз, когда я вижу, что Броутон смотрит на тебя, каждый раз, когда он осмеливается протянуть свою руку и коснуться тебя, внутри у меня все переворачивается. Я живу в страдании, представляя вас вместе, его тело над твоим, его руки, сжимающие твои волосы… Это – мой ад: воображать, как ты трепещешь в его объятиях.

Рессоры кареты качнулись снова, и Анаис вновь тонко ощутила присутствие Линдсея. Ей не нужно было слышать его слова, чтобы чувствовать жар его дыхания или его запах. Тело Анаис, настроенное на одну волну с его телом, понимало, как близко он на самом деле находится.

– Я не могу спать, все время думаю о тебе. Куда бы я ни посмотрел, я всюду вижу тебя. Я смотрю, как ты продолжаешь притворяться, будто тебе безразличны мои страдания, но знаю, что на самом деле ты так не думаешь. Я понимаю, что и ты тоже страдаешь. Ты просто не признаешь этого.

Да, она страдала. Да, она хотела его…

Линдсей чувствовал дрожь Анаис, слышал шуршание кружевной бейки ее лифа, касающейся накидки на меховой подкладке. Анаис часто дышала, Линдсей чутко улавливал, как воздух всасывался между ее губами, как она выдыхала – это теплое, влажное дуновение ласкало его рот.

– Ты хоть знаешь, каково это: постоянно желать того, чего не можешь получить? Видеть это изо дня в день, мечтать об этом ночь за ночью, быть поглощенным своей страстью настолько, что готов сделать все, что угодно, ради одного-единственного кусочка этого запретного плода – не важно, пусть даже самого маленького? Можешь ли ты представить, что ради этого кто-то готов сделать все, даже отдать душу дьяволу, – лишь за один мимолетный, похищенный украдкой момент?

Линдсей услышал, как Анаис с усилием глотнула, а потом явно облизнула пересохшие губы.

– Ты говоришь об опиуме, не так ли?

– Нет. – Он боролся каждой клеточкой своего существа, пытаясь удержаться от искушения прижаться к ее губам. – Ты, ты вызываешь этот жар в моем теле! Когда я говорю о своем неудержимом влечении, я имею в виду тебя. Только ты имеешь надо мной такую власть, Анаис.

Ничего Линдсей не хотел так сильно, как смахнуть налет от прикосновения руки Броутона с ее щеки! Он жаждал стереть следы ладони Броутона своими руками, своим ароматом.

Схватив шерстяное одеяло, которое лежало свернутым рядом с ним, Линдсей бросил его на пол, потом нашел в темноте руку Анаис и потянул ее к себе. Запах полевых цветов и аромат мягкой женской кожи пронесся над их телами и окутал Линдсея, заставив безрассудно потерять голову. Кровь загустела, забурлила в венах, словно он выкурил две трубки опиума.

– Избавь же меня от этой муки, – прошептал Линдсей, накрывая губы Анаис своими губами, пробуя ее на вкус, ощущая, как сладость выпитого за ужином вина смешивается с ее собственным пьянящим вкусом. Их языки переплелись, и Линдсей еще крепче прильнул к ней в медленном, одурманивающем, глубоком, жадном поцелуе, который заставил ее застонать и заметаться. Линдсей целовал ее, сжимая в объятиях, но этого вдруг оказалось недостаточно. Он хотел большего.