Операция "Аврора" - Дмитрий Федотов

— Пуститя-а, ироды! — взревел Распутин и неожиданно сильно рванулся из автомобиля, едва не вывалившись на ходу вместе с удерживавшим его Байкаловым.

— А ну, угомонись, дядя, — рассердился подпоручик и так ткнул «старца» под ребра, что тот охнул и притих, сидя между Байкаловым и Синицыным.

Лишь несколько минут спустя поинтересовался слабым голосом:

— Куды везете-то, братцы? Не топить часом?..

— Тебя утопишь, пожалуй… Разговор к тебе есть у одного твоего старого знакомца.

— А што за знакомец-то?

— Подполковник Голицын.

Услыхав имя заклятого врага, Гришка совсем сник. Алкоголь смешался со страхом и вызвал приступ истерического плача. Распутин рыдал и бился на заднем сиденье «Руссо-Балта», пытался даже себя задушить, но только снова заработал тычок под ребра от Байкалова.

Встречу двух старых «друзей» теплой назвать язык ни у кого не повернулся. Гришка стоял посреди кабинета и зыркал по сторонам, будто ища укромный уголок, куда бы забиться. Голицын разглядывал его, словно таракана, сжимал и разжимал кулаки, как бы решая — прибить сразу или сначала все-таки задать один вопрос?

Наконец Андрей пересилил себя, задавив на время сжигавший изнутри гнев, и спросил глухим от волнения голосом:

— Ну и на что ты, мерзавец, рассчитывал?

— Об чем это ты, полковник? — подозрительно сверкнул глазищами из-под кустистых бровей Распутин.

— Подполковник… Не прикидывайся, урод, не поможет!.. А вот память я тебе сей же час освежу! Или забыл нашу «дружескую» беседу?..

— Окстись, начальник! Али я враг себе? Конешно, все как есть упоминаю…

— Тогда первый вопрос: где Минаков? — Голицын медленно подошел к Распутину, заложив руки за спину, словно боясь, что не выдержит и начнет бить этого слизняка.

— А мне почем знать? — Гришка попытался выпятить поросший жидкой растительностью подбородок. Получилось плохо. — Он мне не докладывался, куда пошел!..

— Когда он исчез?

— Да позавчера еще…

— Врешь, паскуда!

— Ну, вчерась, кажись… — Распутин всхлипнул очень натурально. — Хороший паренек, понятливый…

— Ты что несешь, гад?! — взорвался Голицын. — Минаков — кадровый офицер! Какой он тебе «паренек»?!

— Виноват, полковник, не серчай… — заегозил Гришка. — Ну, не знаю я, куды он подался. Симонович сказывал, твой поручик до начальства собирался — невмоготу ему стало рядом со святым человеком находиться…

— Это ты, что ли, святой?!

— А кто знаить, може и я!..

Голицын сгреб Распутина за грудки, встряхнул, подержал несколько секунд, потом выдохнул со свистом, оттолкнул «старца» и произнес деревянным голосом:

— Если с Минаковым что случилось, убью… А пока второй вопрос: зачем ты хотел убить градоначальника Драчевского?

— Градоначальника? — очень натурально удивился Гришка. — Да боже упаси! Пошто он мне сдался? Ништо я варнак какой? Он сам по себе, я сам…

— Повторяю вопрос, — Голицын перешел почти на шепот, — зачем ты велел убить Даниила Васильевича Драчевского?

— Да не я это! — взвизгнул, бледнея, Распутин и вцепился себе в бороду. — Не я-а-а! — завыл он и начал раскачиваться из стороны в сторону. Потом вдруг упал на колени и стукнулся лбом об пол.

— А ну встань, мерзавец! — гаркнул неожиданно в полный голос Андрей, и Гришка торопливо вскочил. — Если не ты, то кто отдал такой приказ? Учти, господа эсеры тебя уже сдали. Так что мне нет никакого резона искать другого виноватого. Тебя и укатаю!..

— Не я это, полковник! — снова запричитал Гришка, хлюпая носом.

— Я пока еще подполковник… Продолжай.

— Это все Сашка-гаденыш!..

— Какой еще Сашка?!

— Сашка Петр…

— Шапиро?! — не выдержал присутствовавший при допросе Верещагин.

— Он самый… Я говорил ему, пошто Васильича обидеть хочешь? Чево он тебе не угодил?.. — Распутин теперь говорил взахлеб, словно опасаясь, что его прервут, не дослушают или неправильно поймут. — А Сашка-то, он же чумной, хасид — одно слово!

Верещагин невольно улыбнулся.

— Шапиро точно из хасидской семьи, — сказал он Голицыну, — но это люди безобидные и восторженные, поют и пляшут. Как оттуда мог фанатик произойти — непонятно. А Шапиро — как раз фанатик…

— Идейный, мать его перетак!.. — выкрикнул Распутин.

— Вот именно! — рявкнул Голицын и грохнул кулаком по столу. — Ври да не завирайся, гад! Шапиро — идейный анархист. Он никогда не работал ни с эсерами, ни с кадетами.

— A-а, вот таперича и заработал, — быстро возразил Распутин, потирая, видимо, вспотевшие руки. — Я сам слышал его разговор по телефону. Он с самим Некрасовым стакнулся, да!..

— При чем тут Некрасов?! Он же — кадет, а твои головорезы — эсеры!

— Не мои они, Сашкины!.. И не эсеры, а самые настоящие кадеты.

— Но мальчишка назвался социалистом-революционером!..

— Какой такой мальчишка?.. A-а, это который с Феликсом приходил?.. — Гришка меленько засмеялся. — Так он действительно щенок ишшо! Ему что ни скажи, всему верит.

— Задурили, значит, парню голову и — как порося на заклание отправили бомбу кидать? — снова рассвирепел Голицын.

— Да не я это! — немедленно возопил Гришка. — Сашка Шапиро его надоумил!.. А приказал, видать, Некрасов.

— Значит так, «святой засранец», — раздельно сказал Андрей. — Пока свободен. Но ты меня знаешь: поймаю Шапиро и проверю твои слова. Не думаю, что идейный хасид будет выгораживать твою продажную шкуру. Ну и если наврал, пеняй на себя! Пшел вон!..

Распутин подхватился из кабинета так, будто за ним гнались черти.

— Зря мы его отпустили, Андрей Николаевич, — покачал головой Верещагин. — Он определенно чего-то недоговаривает.

— Думаю, насчет Шапиро он не соврал — слишком рискованно. А вот каким боком здесь замешан господин Некрасов, следует очень тщательно проверить. И если мои подозрения оправдаются и выяснится, что кадеты и господа масоны вышли на «тропу войны» против государя императора и связались с британской секретной разведывательной службой, то помоги нам Господь одолеть всю эту свору!..

— Так что, объявляем в розыск?

— Да. Шапиро пусть ищет полиция, а мы займемся кадетами и масонами.

1913 год. Апрель. Москва

Москва праздновала Пасху. Все сорок сороков церквей были переполнены, колокольный звон не прекращался ни на минуту. Для человека непривычного Пасхальная седмица в Москве — всегда тяжкое испытание. А для человека, занятого серьезным делом, — тем более.