Дикий, дикий Запад - Екатерина Лесина

все равно ем. Оно никогда ведь не знаешь, когда опять случиться нормально поесть. За окном же… окна в вагоне тоже знатные. Со шторками. И можно закрыть, тогда становится сумрачно, или вот открыть.

В пустыню мы вошли час назад.

Сперва прерия полысела. Травы стало меньше, то тут, то там сквозь нее проглядывали проплешины бурой земли, которые разрастались, сливаясь одна с другой. И вот уже травы не стало вовсе, а земля почернела, будто спеклась. Ее разломили трещины. И сквозь них время от времени прорывались клубы пара.

Глядеть на это было до жути занятно.

А еще чувствовалось что-то такое, этакое, непонятное. И чем дальше ехали, тем сильнее чувствовалось. Будто кто под кожу муравьев пустил.

Поезд загудел и прибавил ходу.

А пустыня… Я всегда думала, что пески – они желтые. Как на картинках в той книге, которую мне Мамаша Мо совала, чтоб я прониклась и открыла душу истинной вере. Там, помнится, кто-то долго по пустыне ходил. Помню только, что очень эта мне пустыня понравилась.

Желтенькая. Чистенькая.

Так вот, ничего подобного. За окном простиралась сизо-черная гладь, на которой ветер рисовал узоры. Небо и то сделалось будто бы серым, блеклым.

Я поскребла стекло, убеждаясь, что оно толстое, надежное.

– Ты бывал в пустынях? – поинтересовалась у графчика, который таки обратил на пейзаж внимание и теперь сделался еще более мрачен.

– В таких – нет.

– А в каких бывал?

Матушка говорит, что человек вежливый и воспитанный сумеет увлечь другого приятной беседой.

– В нормальной. Служить как-то довелось. Там не то чтобы пустыня. В саму пустыню не заглядывали, но часть рядом стояла.

И опять замолчал.

Мне что, каждое слово из него вытягивать? Графчик, кажется, понял, чем я недовольна, и вздохнул:

– Если там был мертвый город, то эти земли я и не знаю, как назвать. Разве ты не чувствуешь?

– Что именно?

Чувствовала я много чего. Полный желудок. Усталость легкую. Желание поспать. Ну, и почесаться, хотя последнее сдерживала изо всех сил. Вона как смотрит. Еще решит, будто я заразная.

– Тут все весьма индивидуально. Я ощущаю на себе взгляд. Такой, оценивающий.

– А мурашки под кожей считаются?

– Несомненно.

– Тогда чувствую, – кивнула я и все-таки поскреблась. Осторожненько. – И отчего это?

– Это… скажем так, подобные ощущения я испытывал только в одном месте. – Графчик подвигал челюстью, будто решаясь. – На острове Харт.

Ничего не поняла, но…

Ветер ударил в окно, сыпанул горсть мелкого то ли песка, то ли пепла. И я потребовала:

– Рассказывай.

Глава 31,

в которой рассказывается страшная история одного острова

Рассказывать?

Наверное, рассказать можно, хотя, конечно, маменька не одобрила бы. С молодыми девушками не говорят о вещах подобных. И те, другие, из прошлой жизни Чарльза, которая уже самому ему казалась ненастоящей, никогда бы не стали слушать.

А он не стал бы говорить.

– Это остров…

– Я поняла. – Милисента протянула булочку. – Ешь. А то мало ли, как оно потом.

И Чарльз взял. Он был сыт, пожалуй даже более чем сыт, но, кажется, в этом «мало ли, как оно потом» и заключена вся местная мудрость.

– Когда-то он принадлежал человеку. Был куплен у орков в те времена, когда они полагали, что земли много. И продавали щедро.

– За бусы?

– И за бусы, и за топоры, и… неважно.

– Ну да…

Почему-то стало стыдно, хотя сам Чарльз к тем временам и сделкам отношения не имел.

– Главное, что он этот остров продал городу. А город устроил приют для трудных подростков. Потом там была лечебница для душевнобольных. Дом призрения… ну, и кладбище, куда свозили бродяг и нищих. Потом хоронить стали больше. Жертвы эпидемий тифа и холеры, те, кто догорал от туберкулеза, младенцы, родившиеся мертвыми. Одно время и вовсе переселяли еще живых людей, силясь остановить очередную эпидемию. Или тех, кому не место среди приличных граждан. Постепенно остров стал одним большим кладбищем, куда свозили всех неприкаянных мертвецов.[1]

Милли слушала внимательно.

Как сказку.

Только сказка выходила страшноватой.

– Нас отправили студентами, на практику. – Чарльз ненадолго замолчал, сам удивляясь тому, как давно это было. – Сам остров невелик. И нет там ничего жуткого. На первый взгляд. Напротив. Он зеленый. Яркий. Нарядный.

Перед глазами всплыла картина: паром тяжко пыхтит, но ползет по глади залива. И остров проглядывается где-то вдалеке полоской зелени. Сбившиеся на палубе студенты тычут друг друга, мол, видишь?

Видят.

– Там неплохо сохранились старые здания. Храм. И остатки корпусов больницы. Есть одичавший парк. Казармы, в которых нас разместили.

Чарльз не сразу понял, что не так с этим островом.

Почему все вдруг замолчали. И отступили, будто разом схлынуло прежнее любопытство. Стало тихо-тихо. А потом вдруг навалилась тоска. Будто кто-то взял да содрал с души покровы, обнаживши самую суть. И плеснул туда болью.

Чужой.

Это Чарльз понимал явственно. Он даже отдавал себе отчет, что испытываемые эмоции – наведенные. И знал, что нужно поднять щиты.

Все знали.

Им говорили об этом, и не единожды. И всего-то нужно было, что протянуть руку к амулету, коснуться, активировать. А он стоял и дышал ртом, пытаясь справиться с этой чужой болью.

– Кто-то не выдержал первым. Я помню отчаянный крик. И… тот парень забрался на фальшборт, чтобы спрыгнуть…

– Утонул?

– Кто ж ему позволит-то? Мы с сопровождением шли. Вот наставник и включил глушилку. Это такой подавитель, вроде браслетов, хотя… жестче. Я помню навалившуюся тяжесть, а потом темноту. Очнулись мы ближе к вечеру, уже в казарме. Наставники ругались. Ох, как они ругались…

– От души? – уточнила Милисента.

– От нее. Нам долго выговаривали, что мы болваны, не способные следовать простейшей инструкции. Что еще одно подобное происшествие, и нас отправят домой с отметкой о непригодности к службе. Да и не только. Главное, что на казармах был установлен защитный контур. И снаружи, и изнутри. Плюс у каждого имелись собственные амулеты. И наставники проверяли их работу каждый день.

Чарльз дернул шеей.

– Мы потеряли там двоих.

К счастью, Милисента на сей раз воздержалась от вопросов.

– Один… я его не слишком хорошо знал. Тихий парень. Из теоретиков. Потом говорили, что подавал большие надежды. Он просто взял и повесился. В старом храме. Второй подорвался на собственном заклятье. Сотворил конструкт, как вот ты. Что-то очень простое. Накачивал его силой. И смеялся. Накачивал и…

– А наставники?

– Не успели спасти. Или не захотели. – Чарльз повернулся к окну, за которым простирались пески. Темные. Напитанные эманацией смерти, пусть и не такой плотной, как там, на острове, но все же