Ахульго - Шапи Казиев

– Тогда… – размышлял Шамиль.

– Тогда богатые должны платить больше.

– Они и так платят закят, – напомнил Амирхан.

– Если они помогут нуждающимся сверх закята, им это зачтется вдвойне, – сказал Сурхай.

– Кто сможет, будет платить больше, – согласился Шамиль.

– Пусть за этим проследят наибы, но не принуждают людей сверх меры.

– А как начет медресе? – спросил кади.

– По твоему повелению, имам, их открыто немало, но учеников тоже надо кормить.

– Верно, – согласился Шамиль, вспоминая свои годы учебы, когда ему доводилось и голодать.

– У мечетей есть земли и доходы от пожертвований. Пусть не скупятся.

– А как быть с трофеями? – спросил Амирхан, положив руку на корону.

– Казна получает пятую часть всей добычи. Но как ее расходовать?

– Разве ты не знаешь? – удивился Шамиль.

– Ты же ученый. А ученый, который не применяет своих знаний, подобен человеку, который пашет, но не сеет.

– Я-то знаю, – развел руками Амир-хан.

– Но здесь я всего лишь секретарь, а нужно, чтобы было высокое решение, на бумаге, с печатью имама.

– Скажи, – велел Шамиль.

– А мы послушаем, чтобы прийти к одному мнению.

– Надо разделить эту долю еще на пять частей, а затем одна часть должна быть отдана курейшитам – потомкам пророка, да благословит его Аллах и приветствует.

– Их у нас не так много, – сказал кади.

– Сеид Джамалуддин Казикумухский и еще несколько человек, – подтвердил Амирхан.

– Джамалуддин писал мне, что отказывается от своей части ради общего дела, – сказал Шамиль.

– Я не хочу впадать в грех, – сказал Амирхан.

– Было бы лучше получить от него письмо.

– Не беспокойся, – успокоил его Шамиль.

– И продолжай.

– Другая часть расходуется на содержание ученых и дервишей. И еще – тарикатских мюридов, которых становится все больше и которые объявляют, что заняты делом более важным делом, чем война за свободу.

– Польза от истинно преданных тарикату несомненна, – сказал Шамиль.

– Но мне тоже кажется, что их становится слишком много.

– Халиф Омар говорил: «Лучше приносить пользу людям и обществу, чем семьдесят лет молиться и держать пост, не выходя из дому», – напомнил Сурхай.

– Этот вопрос решить нетрудно, – сказал Шамиль.

– Я велю устроить им экзамен. А от трусов тарикату пользы не будет.

– Остаток этой части расходуется на постройку мечетей, медресе, дорог, мостов и прочие общественные нужды, – перечислял Амирхан.

– Но остается на это слишком мало.

– С мечетями и медресе мы уже решили, – напомнил Шамиль.

– А дороги и мосты пусть пока остаются такими, какие есть.

– Верно, – кивал Сурхай.

– Некоторые даже портить приходится, чтобы враги по ним не прошли.

– А на прочее пусть расходуется то, что останется.

– Третья часть должна употребляться на нужды паломников, совершающих хадж, – продолжал Амирхан.

– Но теперь их почти не стало, из Дагестана выпускают только покорных, с пропусками от ханов.

– Тогда употребим эти деньги на содержание войска, иначе границы для нас никогда не откроются, – предложил Шамиль.

– Мюридам нужны лошади, оружие и прочее, в чем нуждаются люди. А для начала выделим им для пропитания часть нашего стада, что мы и так уже делаем.

– Четвертая часть – мискин – для нуждающихся, – продолжал секретарь.

– Таких у нас слишком много, – сказал кади.

– Наверное, будет лучше, если мы объединим ее с фукар – пятой частью, – сказал Шамиль.

– Ведь она для тех, кто вовсе не способен добывать себе хлеб. Вдовы, сироты, раненые, больные – они нуждаются не меньше других. Если мы называем Имамат государством, то должны заботиться о своих людях. А кроме того, сказано: «Бедность близка к безбожию».

Остальные с этим согласились. Амир-хан записал решение, под которым все поставили свои подписи, а Шамиль скрепил документ своей печатью.

Для нападения на Миатли, один из главных аулов Салатавского общества, владевшего к тому же важной переправой через Сулак, был отправлен особый отряд, которым командовал Пулло.

Древний аул, считавшийся мирным, но остававшийся независимым, был неожиданно окружен. На требование выдать мюридов Шамиля миатлинцы ответили отказом. Тогда заговорили пушки.

После ожесточенной схватки аул был захвачен и сожжен. Богатые миатлинские сады пощадили, сочтя их полезным приобретением для казны. Стада были конфискованы. В плен было взято около тридцати мужчин и женщин и примерно столько же младенцев. С жителей взяли обязательство не помогать Шамилю и позволили вернуться в село, отдав младенцев и раненых. После чего отряд возвратился на зимние квартиры.

Граббе ликовал. Столь блистательные результаты, несмотря на чувствительные потери, как нельзя лучше подходили для бравурных реляций. И это так его вдохновило, что он, наконец, закончил писать свое воззвание к горцам. Граббе и его тоже намеревался приложить к плану покорения Дагестана, который собирался представить в Петербург. Грозное воззвание гласило:

«Имеющий уши да услышит!

Я прибыл в ваши земли с намерением оказать вам мое покровительство, поражать и истреблять только Шамиля и тех изменников, которые нарушают общественное спокойствие своими гнусными злодействами.

Предупреждаю вас, что малейшее сопротивление немедленно повлечет за собой гибель ваших аулов. При движении отряда старшины всех окрестных деревень должны ко мне явиться для принесения покорности, не исполнивших сего я буду считать изменниками. Одною покорностью можете вы обезоружить справедливый мой гнев. Но горе вам, если вы встретите войска мои с оружием в руках. Тогда всякое селение, вблизи коего я буду вынужден силою оружия очищать себе дорогу, будет разрушено до основания.

Даю вам выбор: или покорность без условий, или вечное разорение. Войска под моим начальством горят нетерпением наказать бунтарей за неблагоразумие.

Я иду вперед – берегитесь!

Генерал-лейтенант Граббе».

Траскин с Поповым и Милютиным тоже постарались на славу. Граббе был слегка удивлен количеством войск, денег и всего прочего, испрашиваемого для уничтожения Шамиля, но Траскин его заверил, что беспокоиться не о чем и отказа не будет. Все вместе, включая панические письма ханов, представляло собой план грандиозной кампании, результаты которой должны были вознести Граббе на недосягаемую для его недругов высоту. Не говоря уже о наградах и благосклонности государя императора.