Пестрые истории - Иштван Рат-Вег

Это уж точно. В свои двадцать два года он нашел девушку, которая не испугалась его семиместного жилета. Она вышла за трехцентнерного мужчину, приняла на себя заботы о его хозяйстве, даже подарила счастливому бакалейщику пятерых детей.

Размеры их супружеского ложа неизвестны.

Герцог отобедал

И будет обедать завтра, послезавтра и после тоже.

Да, только новый жилец сможет въехать в квартиру, если старый уберется оттуда.

Veteris migrate coloni…

Старые поселенцы, снимайтесь и уходите!

Смена жильцов обслуживалась неким интимным предметом мебели. Французы изящно называли этот стул с дыркой посередине garderobe. Я же, за неимением другого, более тактичного поименования, присваиваю сему интимному предмету мебели, выполняющему роль уборной, название — туалетный стул.

Подробнейшие сведения о нем мы имеем благодаря особому жанру мемуарной литературы, основанному на сплетнях и слухах, в которой перетряхивались секреты жизни при французском дворе. Так, из воспоминаний маркиза д’Аржансона[68] мы узнаем, что для мадам Помпадур некий краснодеревщик по фамилии Мижон сотворил шедевр, богато украшенный деревянной резьбой, за что получил в награду тысячу ливров годового дохода. Столь высокая цена награды все же не так уж невероятна, если иметь в виду безумную страсть королевских фавориток швырять деньгами, а также благородное предназначение предмета.

Восприемница королевской любви мадам Дюбарри пользовалась предметом, по стилю подходящим к остальной мебели в спальне: инкрустированное красное дерево, позолоченные подлокотники, крытое сафьяном мягкое сидение.

Герцогиня Ламбаль[69] получила такой подарок от Марии Антуанетты в знак высочайшей милости. Его (подарок) украшала позолоченная резьба по дереву, обивка — кармазинного цвета (ярко-алого), штоф с золотым позументом.

У Екатерины Медичи[70] было два туалетных стула: один обтянутый голубым бархатом, другой — красным. После трагической смерти мужа, Генриха II, она больше не пользовалась ни одним из них. Она заказала третий, распорядившись в знак траура покрыть его черным бархатом, и в продолжение своего печального вдовства только на нем искала облегчения.

По-видимому, туалетный стул при французском дворе играл такую же роль, что и камин в буржуазных семьях: вкруг него собирались для доверительного общения члены семьи и гости. Сын Людовика XIV, великий дофин, любил, чтобы его в это время развлекали. Супруга герцога Орлеанского Луиза (Лизелотта), принцесса Палатинская, немка по происхождению, страдавшая эпистолярными приступами, пишет в одном из своих писем, что герцог по таким торжественным случаям приглашал и ее вместе с другими дамами, однако прием проходил в границах приличия, потому что дамы стояли, повернувшись спиной к герцогу, пока он корчился на стуле.

(Каким образом трактовались приличия при французском дворе — тому хорошим примером может служить письмо все той же Лизелотты, датированное 25 августа 1709 года. Она пишет о престолонаследнике: «Я чуть было не закатила ему пощечину, потому что у него была такая привычка: когда кто-нибудь присаживался, он в шутку подсовывал ему под заднюю часть кулак с выставленным кверху мизинцем». В ее же письме от 18 января 1693 года содержится отчет о тонах, обычных для ее семейного круга. Супруг ее, герцог Орлеанский, и сын, будущий регент Франции, соревновались друг с другом на тот предмет, что позднее стал привлекать приверженцев в клуб «Свободных ветров». Концерт происходил в присутствии герцогини, и она тоже поучаствовала в нем парочкой звуков).

О герцоге Вандомском, знаменитом полководце, Сен-Симон пишет в своих мемуарах:

Своеобразная церемония вокруг стула нуждается в объяснении. Не считая публичности, в условиях которой протекало туалетное восседание, современный человек, пожалуй, призадумается: а с чего бы это высокопоставленные особы часами рассиживали на нем?

А с того, что чрезмерными застольными возлияниями они так портили свои желудки, что желаемого результата могли достичь только с помощью особых пилюль. Таким аптечным средствам также существовало утонченное именование — médicine. Попросту — слабительное.

Эти самые médicine встречаем в самом странном на свете любовном письме. Генрих IV писал своей любезной маркизе де Вернейль[71]:

«Mon menon, еще сегодня намереваюсь принять médicine с тем, чтобы по наступлении облегчения души моей быть к твоим услугам во всем. Нет у меня иного желания, как, угождая тебе, сохранить твою любовь, знаменующую полноту моего счастья. Вдали от тебя меня убивает скука. Дай мне Бог увидеть тебя прежде, чем опадут листья с дерев. Небо с тобою, драгоценнейшее мое сердце. Миллион поцелуев!»