Танцующая в Аушвице - Паул Гласер

— А его можешь отрезать, — указывая на него, говорит Роза.

Затем она встает, у нас пауза в беседе, приносит из кухни чайник. Мне кажется, что на стене среди картин и многочисленных фотографий висит кусок колючей проволоки. На мой немой вопрос Роза коротко отвечает:

— Сувенир из Аушвица…

За чаем она рассказывает о своей жизни. Мне хочется узнать как можно больше подробностей, я часто перебиваю ее вопросами, и у меня складывается впечатление, что она очень хорошо говорит и помнит множество мелочей. При всей серьезности темы, она то и дело шутит и рассказывает анекдоты, над которыми мы оба смеемся.

Несмотря на весь свой трагический жизненный опыт, Роза сумела сохранить жизнерадостность, страсть к музыке и танцу, живой интерес к людям и потрясающий оптимизм.

— Хоть я и давно живу в Швеции, я по-прежнему подписываю письма своим именем — Роза, — говорит она с улыбкой. — И все-таки есть небольшая разница. В букву “Р”, с которой начинается “Роза” или мое полное имя — “Розита”, я врисовываю улыбающуюся рожицу — она подсмеивается над жизнью. Тем самым я показываю язык всем тем, кто хотел меня сломать или проглотить живьем. Не дождетесь!

Рассказывая о своих погибших родителях, она замечает:

— С Элоном, моим мужем, я обрела новую семью. Шведы здесь очень чтут родственные связи. Когда я была молодой и жила в Неймейгене, я не держалась за семью, но теперь воспринимаю это совсем иначе.

И она с гордостью рассказывает о том, что одна из дочерей брата Элона названа в ее честь. Ее зовут Роза Нордстрем.

Время от времени мы устаем от разговоров, выходим на прогулку, заглядываем в какое-нибудь кафе или любуемся восхитительным видом на озеро Меларен. Глядя на его спокойные воды, Роза говорит:

— Я хочу, чтобы после моей смерти над этим озером развеяли мой прах…

Когда на город опускается вечер, мы спешим к метро, чтобы я успел доехать в аэропорт. Это конечная станция линии, которая идет вдоль моря — из центра города в пригород. Погода портится, на улицы опускается серый туман. По пути к метро мы продолжаем беседовать, но, поднявшись на перрон, замолкаем. Я захожу в вагон поезда, двери автоматически закрываются, а мы продолжаем смотреть друг на друга сквозь стекло. Серьезно, без улыбки. Поезд трогается, набирает скорость. Я вижу, как она стоит одна на перроне и машет мне на прощанье. Ее фигурка становится все меньше и меньше, а потом ее и вовсе поглощает туман.

Это был первый и последний раз, когда я видел ее, мою тетушку Розу…

В Швеции я заново строю свою жизнь. Теперь, когда я хорошо говорю по-шведски, имею работу, вышла замуж и тем самым обрела новую семью, все у меня налаживается. Впервые в жизни я чувствую себя спокойно.

Такого спокойствия я не знала никогда раньше. С самого детства я была дерганой и нервной. Это мое беспокойство впервые проснулось, мне кажется, еще в Клеве — с учителем Стаканчиком; с подружкой, с которой мне не разрешили играть, потому что я еврейка; с подружкой, которая, по мнению моей матери, была недостаточно хороша для меня… Беспокойство нарастало от моих первых, не слишком удачных встреч с мальчиками, после гибели Вима. Мое беспокойство усугубили неудачный брак с Лео, неверный любовник, несостоявшийся брак с Эрнстом, двойное предательство, потеря танцевальной школы, заключение в лагерь, стерилизация, смерть многих близких мне людей, включая родителей… А еще бессердечная Голландия.

Теперь все это у меня позади. Теперь мне покойно. Мой муж, сам не ведая того, очень этому способствует. Он вообще спокойный по натуре человек, истинный швед. Он целиком сосредоточен на своей работе, на мне и на своей семье. Не ищет приключений на свою голову и не ведает страстей. Практически полная противоположность мне. Тем не менее именно с ним мне хорошо. И не только потому, что благодаря Элону я могу оставаться в Швеции, но и потому, что он — очень добрый человек, который носит меня на руках. К тому же он очень надежен, почти до скуки. Однако сейчас мне 31 год, и я способна это оценить.

Роза в Швеции

У нас симпатичный дом на окраине Мальме. Он стоит на улочке, по которой проходит почтальон и где играют дети, а больше здесь ничего не происходит. Я сама обставила наш дом, потому что Элон бесконечно занят на своей работе и не слишком этим интересуется. В первую очередь я, конечно же, привезла туда мебель из квартиры, где Элон жил до свадьбы. Жаль, что у меня нет ничего, что могло бы сегодня напомнить мне о моем доме. Мы докупили еще кое-какие предметы интерьера и, разумеется, пианино. Я снова ежедневно пою и по-балетному разминаюсь, как делала это раньше.

Когда мы вместе проводим вечер дома, я много шучу. Поначалу Элон не понимал моих шуток и смотрел на меня вопросительно. Случалось, когда я продолжала, он раздражался и даже немного сердился на меня. Тогда я останавливалась прямо перед ним, медленно приближала свое лицо к его лицу, обнимала его за шею и целовала. И тогда он тоже смеялся. Он называл это “голландскими штучками”.

На фоне других членов семьи Элона я несколько выделяюсь. Они считают меня красивой, я — не пассивная домохозяйка, а очень даже предприимчивая дамочка; я со всеми нахожу общий язык, пою, танцую и всегда готова пошутить. Если они не понимают моих шуток, мы с Элоном с улыбкой переглядываемся и оба думаем: голландские штучки. Я всегда в центре внимания. Элон гордится мной, более того — он без ума от меня. И это здорово!

Но и спокойствие часто имеет обратную сторону, и со мною часто случаются внезапные приступы мигрени и головокружения. Каждый из приступов длится по несколько дней. Тогда на меня накатывают воспоминания. Воспоминания, которые обычно я гоню прочь. Даже в самых страшных обстоятельствах я всегда умела отстраняться от страданий. Благодаря этому я сохраняла мужество, мне удавалось писать мои песенки и даже смеяться. Да, есть воспоминания, но есть еще множество вопросов. Иногда я даже устаю от своей спокойной жизни. И тогда начинаю прокручивать в голове разные мысли…

Мы рождаемся верными, каждый ценит это качество, но одновременно оно нас может уничтожить. Верность королеве и отечеству, верность лидеру, церкви, хозяину. Мой брат был для Нидерландов бесплатным солдатом и так же бесплатно его могли бы убить. Никому не было дела, когда другой голландец выстрелом сбил ему с носа очки. Мой брат чуть не погиб как герой — неведомо за что. Вскоре после войны он должен был заплатить благодарному отечеству налоги за отца, тем самым отечеством убитого. Заплатить — да еще с процентами. А потом держать на замке свой патриотический рот.

После войны на народ хлынули верноподданнические и героические речи министров, а еще в большей степени — их подчиненных, которые, как попугаи, долдонили одно и то же о верности стране и голландцам. Эти министры очень быстро обо всем забыли, потому что народу надо было жить дальше. Это и было нашей катастрофой. Забудьте, как вы околевали. Забудьте, как вы были грязны. Забудьте и снова мужайтесь!.. Верность отечеству сломила и многих немцев. Они поверили в гарантии и сказки. Эти гарантии и сказки поставляли народу нацисты. В сказки верят только дети, думали многие. В действительности оказалось все наоборот. Гораздо больше детей в сказках нуждались взрослые. Но теперь все сказки для немцев закончились.