Танцующая в Аушвице - Паул Гласер

Но не все бывшие узники концлагерей обратились в суд. Если у вас нет денег, поскольку все украдено, вы ничего не можете доказать. Если вся ваша семья погибла, у вас нет никаких документов. Короче говоря, если у вас больше ничего нет, то вам просто чертовски не повезло. Просто и ясно.

Те же Нидерланды постоянно взывали к чести нации и призывали народ сражаться за короля и отечество. И что это, интересно, за отечество такое?

Процедура выплаты Германией компенсаций причиненного ущерба нидерландским жертвам Второй мировой войны длится вечно. Через десять лет после того, как нас обменяли на немецких военнопленных, Германия подтвердила, что готова возместить ущерб. Это называлось Wiedergutmachung. Я запросила это Wiedergutmachung за годы, проведенные в концлагере, принудительный рабский труд, убийство моих родителей, медицинские эксперименты, потерю танцевальной школы и имущества у нидерландских властей, отвечающих за распределение денежных средств. Так ничего больше об этом и не услышав, спустя почти двадцать лет после войны я послала письмецо с вопросом, как обстоят дела с возмещением, и запросила — в связи с невероятной затянутостью процедуры — выдать мне хотя бы аванс. Мне было прислано ответное письмо, в котором уполномоченный чиновник писал:

Г-же Нордстрем-Гласер

Амстердам, 31 июля 1964 года

Тема: Ваше заявление

Я получил ваше письмо от 28 июля 1964 года, в котором Вы просите на основании вышеуказанного заявления в кратчайшие сроки выплатить вам компенсацию за причиненный ущерб.

Хотя мне понятны причины, давшие вам повод обратиться ко мне, вынужден сообщить, что для меня не представляется возможным выполнить вашу просьбу.

Мой офис завален письменными и телефонными запросами, аналогичными вашему.

Дополнительная обработка подобных запросов повлечет за собой устрашающее количество дополнительной работы, что, в свою очередь, приведет к замедлению нормального урегулирования всех претензий.

Поэтому убедительно прошу вас проявить еще немного терпения, даже если Вы родились до 1 августа 1902 года и по какой-либо причине ваш запрос до сегодняшнего дня не был удовлетворен.

Во избежание дополнительной работы я буду вам признателен, если вы откажетесь от новых попыток связаться с нами, в том числе посредством телефонных запросов.

Глава Центрального бюро по выплате Германией компенсаций узникам нацистских концлагерей

Г-н Й. Г. А. тен Ситхоф

В других странах подобные компенсации уже выплачены. Спустя какое-то время я получаю письмо, в котором мне отказывают в возмещении ущерба, поскольку я теперь шведская подданная, а не нидерландская. Хотя я могу доказать, что страдала в лагерях, будучи голландской подданной, нисколько не помогает. Более того: нидерландское посольство присылает мне письмо, в котором ставит под сомнение мою личность и те лишения, которые выпали на мою долю. Я высылаю им копию удостоверения, которое мне выдали на датской границе, и еще раз лагерный номер, выжженный у меня на руке в Аушвице. На сем мои бывшие соотечественники пропали. Правительство Германии, к которому я обратилась после всех этих мутных переговоров, ответило мне, что Германия передала причитающиеся мне деньги голландскому правительству. Круг замкнулся. И я поняла, что мне не одолеть холодное противодействие отечественной бюрократии.

Я обращаюсь к французскому правительству, которое в ситуациях, схожих с моей, настаивает на справедливом соблюдении правил. Но и это не помогает. Гаага продолжает от меня отказываться. И тогда я обращаюсь к королеве Юлиане. Я встаю на уши и устраиваю так, что у меня получается поговорить с нею во время ее визита в Стокгольм. Королева очень мила со мной. После чего я пишу ей письмо с подробным описанием всех своих злоключений. Получаю ответ. Королева отдает распоряжение должностным лицам во всем разобраться. Благодаря всем этим усилиям я в конце концов получаю компенсацию в две тысячи гульденов за мою стерилизацию в Аушвице.

В принципе я должна была бы получить и компенсацию за принудительное ношение звезды Давида. Ее размеры рассчитываются в зависимости от количества дней, когда я вынуждена была эту звезду носить. Конечно, для меня это несколько притянутая за уши компенсация: в действительности я этой звезды никогда не носила, за исключением одного-единственного дня, когда мне пришлось посетить полицейский участок в Ден-Босе. Но из количества дней, в которые я должна была эту звезду носить, были вычтены 42 дня. Ровно столько дней я просидела в эсэсовской тюрьме в Ден-Босе и, соответственно, не появлялась в общественных местах. Расчеты таковы, что тут и комар носа не подточит, и в этом смысле мои родные Нидерланды проявили себя в полном блеске. В результате за вычетом 42 дней я не дотянула до официально установленного минимума и потеряла право на эту небольшую дополнительную компенсацию.

Несмотря на все эти неприятности, доставляемые мне родиной-мачехой, я продолжаю оставаться оптимисткой и в полной мере наслаждаюсь жизнью. Не зря же я выжила! С Элоном у меня все складывается хорошо, тихая семейная жизнь, как будто с юности я и не знала другой. У нас крепкие связи со всей его семьей, мы часто устраиваем праздники, пикники и прочие вылазки на природу. Особенно дружеские отношения у нас складываются с братом Элона и его женой. Я без ума от их детей. А они — от меня. Я хожу с ними в зоосад, в парк, в гавань и, когда они становятся старше, на театральные представления. Я учу их танцевать и играть на фортепьяно. Прежде всего — шведскими зимами, которые столь долги и темны, что без праздников никак не обойтись. Вместе с детьми мы наряжаемся в наши лучшие одежды, надеваем на головы короны и украшаем их горящими свечками. В конце концов Элон узнает, что я не могу иметь детей. Я не сказала ему об этом, когда выходила за него замуж. Он не посчитал это таким уж ужасным известием, как я того опасалась. К моему великому счастью… Охотнее всего я открыла бы здесь танцевальную школу.

Я могу это сделать, имея шведское гражданство, но молодежь в Швеции танцует гораздо меньше, чем в Нидерландах, Бельгии или Германии. К тому же Элону не нравится, что я буду по вечерам работать, а он будет сидеть дома один. Поэтому я решаю устроиться куда-нибудь секретаршей. Составляю резюме, а про те годы, которые я провела в лагерях, пишу, что работала секретаршей в Лондоне. Кому теперь нужны работники с трудным и непонятным для многих лагерным прошлым? Я устраиваюсь секретаршей в большой компании, занимающейся эдектроникой, и веду коммерческую переписку с немецкими предприятиями. Отношения с этими предприятиями существуют давно, они сложились до войны и во время войны не прерывались. Вот мне и пригодился мой опыт работы в компании отца, а ко всему немецкому — из-за того, что мне довелось пережить — я отвращения не испытываю. Немецкий по-прежнему остается моим первым языком, нидерландский — вторым, а шведский — третьим.

Хотя я строю свою новую жизнь в Швеции — с новой семьей и с новыми друзьями, я продолжаю поддерживать отношения с друзьями в Голландии, а также с братом и несколькими племянниками, которые пережили войну. Я хочу с ними со всеми повидаться, поэтому пишу в нидерландское полицейское управление письмо, в котором спрашиваю, действительно ли существует риск моего ареста, как пугал меня адвокат Хенгст. Могу ли я просто приехать в страну или меня тут же арестует голландская полиция? Я уже дважды пережила подобное, поэтому не испытываю ни малейшего желания испытать это еще раз. Судя по ответу голландской полиции, страшилки адвоката Хенгста оказываются полным бредом. Месяц спустя я еду в Нидерланды. Элон остается в Швеции. Он чрезвычайно занят своим судостроением, заказы только прибывают. К тому же у него нет интереса к моему прошлому. А еще он понимает, что мне хочется навестить подружек из своей прошлой жизни, что я хочу встретиться с братом Джоном, который женился и уже имеет детей…