Русский дом - Джон Ле Карре

– Буду летать только Аэрофлотом! – выкрикивал Барли, бешено сверкая глазами на лица перед собой. – Я сейчас же напишу в авиакомпанию. Я сейчас же…

– Во всяком случае, не сейчас же, – ласково перебил его Нед. – Сейчас вы позволите, чтобы мы вас встретили на всю катушку. А истерику отложите на потом.

Говоря это, он тряс руку Барли, пока тот не улыбнулся.

– А где Уолт? – спросил он, оглядываясь.

– Боюсь, он занят в другом месте, – ответил Нед, но Барли уже забыл про свой вопрос. Он пил, а руки у него тряслись, и он всплакнул, что, как заверил меня Нед, было вполне нормальным для джо, вернувшегося с поля.

* * *

Со временем следующие три дня, точно обломки разбившегося самолета, подверглись подробнейшему исследованию в поисках технических погрешностей, однако практически ничего обнаружено не было.

После вспышки в аэропорту Барли перешел в веселую стадию: в машине все время чему-то улыбался и с обычной застенчивой нежностью радовался знакомым улицам. Кроме того, он расчихался.

Едва мы вошли в найтсбриджский дом, где по решению Неда Барли предстояло переночевать (а к себе вернуться только на другой день), он бросил чемоданы в прихожей, облапил мисс Коуд и, с заверениями в неугасающей любви, преподнес ей великолепную шапку из рысьего меха. (Когда и как он ее купил, никто, начиная с Уиклоу, вспомнить не мог.)

Тут я их покинул. Клайв затребовал меня на двенадцатый этаж для – по его выражению – «разговора критической важности», хотя, как выяснилось, просто для допроса. Скотт Блейр в очень нервном состоянии? Слишком перегибает палку? Как он, Палфри? Присутствовал Джонни, но больше молчал и слушал. Сказал только, что Боба вызвали в Лэнгли для консультаций. Я рассказал то, что видел, но, разумеется, не больше. Слезы Барли привели их в недоумение.

– То есть он сказал, что намерен вернуться? – спросил Клайв.

В тот же вечер Нед поужинал с Барли наедине. Это не был настоящий опрос. Тот еще предстоял. Судя по записям, настроение у Барли было дерганое и говорил он на тон выше, чем обычно. Когда я присоединился к ним за кофе, он рассказывал о Гёте, но с нарочитой отстраненностью.

Гёте постарел, утратил энергию.

Гёте уже за пределом.

Гёте как будто бросил пить и держится на чем-то другом.

– Видели бы вы его руки, Гарри, как они дрожали на карте.

«Видел бы ты свои, – подумал я, – когда пил шампанское в аэропорту!»

Катю в этот вечер он упомянул только один раз и тоже с нарочитым безразличием. По-моему, он решил доказать нам, что не испытывает никаких чувств, которые не поддавались бы нашему контролю. Нет, двуличием это не было. Если не считать того, чему обучили его мы, на двуличие Барли способен не был. Им двигал страх перед тем, куда могут завести его собственные чувства, если мы перестанем служить для них якорем.

Катя больше боится за своих детей, чем за себя, объяснил он все с той же нарочитой бесстрастностью. Как, вероятно, и любая мать. С другой стороны, ее дети были синонимом мира, который она хочет спасти. Так что в определенном смысле ею руководит своего рода абсолютная материнская любовь, вы согласны, Недский?

Нед согласился. Нет ничего тяжелее экспериментирования над собственными детьми, Барли, сказал он.

Но изумительная женщина, объявил Барли, впадая в покровительственный тон. На его нынешний вкус, слишком уж целеустремленная, хотя, если вам нравятся женщины с нравственной закалкой Жанны д'Арк, то лучше Кати не найти. И она красива. Тут не поспоришь. Несколько небрежна для классического типа, если мы понимаем, о чем он, но поразительна.

Сказать ему, что всю последнюю неделю любовались ее фотографиями, мы не могли, а потому поверили ему на слово.

В одиннадцать, пожаловавшись на разницу во времени, Барли окончательно раскис. Стоя внизу у лестницы, мы следили, как он взбирается по ней, чтобы лечь спать.

– Во всяком случае, она того стоила, верно? – спросил он с ухмылкой, повисая на перилах и весело посверкивая на нас сверху маленькими круглыми очками. – Новая его тетрадь. Вы же в нее заглянули.

– Ученые мужи как раз жгут над ней полуночные свечи, – ответил Нед. Не мог же он сказать, что они устроили из-за нее собачью свару.

– Эксперты – наркоманы, – сообщил Барли с очередной ухмылкой.

Он продолжал цепляться за перила, словно подыскивая реплику под занавес.

– Пусть-ка кто-нибудь займется этими микрофончиками, Недский. У меня от них вся спина в ссадинах, как от седла. Следующего подберите с более прочной шкурой. А, кстати, где дядя Боб?

– Просил передать привет, – сказал Нед. – Неотложные дела. Но он надеется скоро снова с вами увидеться и все наверстать.

– Охотится вместе с Уолтом?

– Если бы я и знал, так не сказал бы, – ответил Нед, и мы все засмеялись.

А ночью, помнится, позвонила Маргарет, моя жена, по особо нелепому поводу: на автостоянке в Бейзингстоке ей вручили штрафной талон – по ее мнению, без малейших оснований.

– Это было мое место, я уже включила сигнал, а тут этот паршивый коротышка в новеньком белом «Ягуаре» с прилизанными черными волосами…

Я неосторожно засмеялся и заметил, что ягуары с прилизанными черными волосами, конечно, никаких привилегий на стоянках не имеют. Но юмор никогда не был сильной стороной Маргарет.

На следующее утро – в воскресенье – Клайв снова затребовал меня к себе. Во-первых, чтобы выспросить меня о прошлом вечере, а во-вторых, послушать, как я буду заниматься с Джонни казуистикой, например: можно ли юридически считать Барли сотрудником нашей Службы, а если так, то, приняв от нас плату, отказался ли он тем самым от некоторых своих прав, скажем, от права на юридическую защиту в случае какого-либо спора с нами? Я темнил, как дельфийский оракул, чем их несколько уел, но по сути ответил «да». Да, от этих прав он отказался. Или, точнее говоря, мы можем внушить ему, что да, он от них отказался, пусть по закону это и не совсем так.

Джонни, не помню, упоминал ли я, закончил юридический факультет Гарварда, а потому Лэнгли, против обыкновения, не пришлось присылать к нам еще и хор юрисконсультов.

Днем мы с Барли поехали в Мейденхед (он не находил себе места, а погода стояла отличная) и прошлись по берегу Темзы. К тому времени, когда мы повернули назад, опрос Барли, пожалуй, можно было считать законченным: наши аналитики никаких вопросов не прислали, а его контакты в ходе операций были полностью зафиксированы с помощью технических средств. То есть опрашивать его, собственно, было не о чем.

Подействовала ли на Барли наша тревога? Мы подпускали беззаботной веселости, сколько могли, но, мне казалось, он улавливает угрожающе душную атмосферу. А впрочем, им владели такое смятение, такая усталость после долгого напряжения, что он, вполне возможно, и нас записал на тот же счет.