Апостол, или Памяти Савла - Павел Сутин

И опять, получается, ты брезгливым щелчком отброшен на стартовую линию. И опять ты непонятно кто. И опять надо начинать с начала. Да и надо ли начинать? А может быть, пора, наконец, забыть обо всем, кроме докторской?

Он потушил в чашке Петри «казбечину» и напечатал: «…на иммобилизированных моноклональных антителах NK-2 из бактериального штамма-продуцента получен чистый человеческий лейкоцитарный интерферон „А“ („альфа-ИНФ-А“), гомогенный при электрофорезе в полиакриламидном геле в присутствии DS-Na и обращенно-фазовой…»

Ну а с другой стороны – а что Курганова? Что, это его последний шанс? Да он еще неделю назад о ней не знал и спал спокойно. А вот в том-то все и дело, что когда не знаешь, когда не поманили еще морковкой, пока не затеплилась надежда – так и не психуешь. А повеяло легким ветерком удачи – и начинаются нервические раздумья. Так, ладно, задвинем… В конце концов, никто не запрещает пуститься во все тяжкие, пойти обычным путем, последовательно – через тупых вахтеров («Вы к кому, молодой человек? Пропуск есть на вас?»), через таких занятых-презанятых дам в отделах рукописей («А вы, простите, откуда? У вас с кем договоренность? Что значит „сам по себе“? Есть определенный порядок, молодой человек, пришлите по почте, рукописи мы не возвращаем…»), через какие-то знакомства («Да, я просмотрел ваш текст… Ну, что вам сказать…»). Отксерокопирую свой опус, разнесу в десять мест и буду ждать. И все. И нечего психовать.

Он вытащил из пачки еще одну папиросу, обмял, постучал толстым табачным столбиком по столу, дунул в мундштук, прикурил.

Три дня тому назад говорили с Сенькой. Он спросил:

– Мишка, я не понял это место, про «мертвые письмена». Что ты имел в виду?

Дорохов ответил:

– Это из Гинзберга. «Комментарии к Талмуду». Саня Лифшиц мне давал в прошлом году «Комментарии к Талмуду». Тягомотина, конечно, неописуемая. Но одна фраза зацепила. Хорошо сказано. «Мертвые письмена следует оживлять интерпретацией».

«…силохром С-80, модифицированный иминодиуксусной кислотой, альфа-фенилэтиламином, бета-нафтиламином и голубым декстраном-2000 („Pharmacia“, Швеция), получали обработкой 5 г эпокси-активированного силохрома С-80 4-мя ммолями соответствующего реагента в растворе, содержащем 3,62 г К2СО3, 74 мл воды и 27 мл диоксана при 80 гр. Цельсия в течение 2,5 часов…»

Скрипнула дверная ручка, он раздраженно покосился.

– Дор, у тебя сигареты есть? – спросила Великодворская.

Она так несчастно выглядела, такая серенькая была, такая заморенная, что он все свое раздражение проглотил.

– Нет у меня сигарет, Танюха, – сказал он. – «Казбек» есть. Хочешь?

– Давай твой «Казбек».

– Не переживай, Танька, – сочувственно сказал Дорохов. – Не отчислит он тебя. Высечет и высушит, потом сам же тебе сопли подотрет. Что ты там делаешь?

– Да ничего уже не делаю, – устало сказала Великодворская. – Статью читаю. Ох, Миха, я такая тупая. Меня, наверное, утопить надо было, когда я маленькая была. Не соотносится у меня ничего с их результатами.

– Что за статья?

– Стоукс и Родес, сентябрь восемьдесят шестого. «Interferon-induced changes in the monocyte membrane: inhibition by retinol and retinoic acid». Отчего ж я дура-то такая, Миха?

– Чаю хочешь?

– Я умереть хочу. У меня еще так в личной жизни все запутанно…

– Так, дуй отсюда, – безжалостно сказал Дорохов. – Завтра Машке расскажешь про личную жизнь.

Он отпил из кружки остывший чай и опять стал печатать.

«Проведенные исследования позволяют выдвинуть несколько предположений об особенностях пространственной структуры интерферона. Результаты обращенно-фазовой хроматографии на использованных ранее и описанных сорбентах указывают…»

И потом – отчего ему показалось, что Курганова поможет напечататься?.. А ведь все уже себе представил! Как она звонит доброму знакомому, который ей (естественно!) многим обязан, кого в далеком прошлом пестовала. Звонит, значит, этому человеку и говорит, что объявилось этакое дарование, кандидат наук, неординарный и многообещающий, с квазиисторическим романом под мышкой. И Кургановой, разумеется, отвечают: одной вашей, Софья Георгиевна, рекомендации достаточно, сей же миг включаем в план издательства! вот молодых кандидатов наук нам и не хватало, завтра ждем… И через месяц-другой публикация, и непременно громкий успех… Да она сто тысяч лет назад вышла в тираж. Не осталось у нее ни связей, ни дружб. Во всяком случае, тех дружб, которые могут быть практически полезны. Это он все себе уже навыдумывал. Это же все литературщина: строгая седая дама, «эти сигареты любил Иосиф», «любимое кресло Саши Гинзбурга»… И с чего ему вообразилось, что она захочет помогать? На кой ей эта филантропия? Ну пришел друг сына старой приятельницы, ну притаранил детективную историю по мотивам новозаветных преданий. И что с того?.. Но ведь хочется, чтобы она помогла! А все потому, что он боится вставать в общую колею – пробиваться, получать отписки рецензентов… Да пока еще доберешься до рецензентов! Кто такой? Откуда? Кандидат наук? Иди, занимайся науками. Пиши заметки в многотиражку, раз зудит. И ведь все у него так, все! Не хочет докторскую выстрадать, большой зарплаты добиться, лабораторию получить, отдел получить, на «Жигули» накопить, на дачу, на кооперативную квартиру в Чертанове – рыжье с Димоном добывает. Хочет, чтобы сразу в дамки. Чтобы – раз и все…

«…это предположение недостаточно объясняет причины сравнительно слабого взаимодействия альфа-ИНФ-А с фенил-сефарозой. На степень связывания интерферона с лигандом большое влияние оказывает…»

Опять открылась дверь, вошла Великодворская.

– Миха, я, наверное, зря в аспирантуру пошла, – жалко сказала она. – Ты говорил – чай у тебя, да?

Дорохов достал из стола пачку.

– Заваривай, бездельница. Сахар в шкафу.

* * *

«Марк пишет Корнелию.

Имею честь передать Вашему Высокопревосходительству Корнелию стенограмму беседы майора Тума Нируца с капитаном Севелой Малуком.

Стенографирование проводилось скрыто.

Двадцать шестой день месяца гарпея, помещение резидентуры, что в башне Фасаила.

Нируц. Доволен моим поручением? Романцы называют такое «синекура». В присутствие являться не надо, на аресты ходить не надо, докладных писать не надо. Знай себе, беседуй с приятным человеком…

Малук. Ну, положим, два дня я провел в архиве, да еще неделю беседовал с этим приятным человеком в неприятном месте…

Н. Я незамедлительно приказал выпустить его из крепости. Как только ты попросил отпустить гончара, я пошел с этим к Светонию.

М. Благодарю тебя за то, что все было сделано без проволочек. Поверь, Пинхора незачем держать в крепости Антония.

Н. Что в архиве?

М. Записи о семье, а более ничего.